Дело о железном змее
Шрифт:
Даже в начале дня Уайтчепл кишел вонючими людьми — сборщиками мусора, карманниками, уличными торговцами, бездельниками, публичные дома сдержанно торговали стаканами джина и бочками пива, прачками и проститутками, искры магии трещали на грязной улице. Сверкали красками вывески, витрины сияли амулетами, двери были усилены. Механические лошади ржали и топали, раздавались крики, и масса была не только из живых, но и из умирающих. Дети в лохмотьях бегали в толпе, на углу улиц Дрэй и Сефрин телега везла бочки, и мужчина стонал, раздавленный, зеваки старались рассмотреть банду рабочих — вокруг не было мантов — они пытались утащить телегу. Механические лошади кричали, их шестеренки
На возвращение порядка требовались мгновения, но колебания эфира все испортили бы.
«Все равно возчик будет мертв через четверть часа, — сказала она себе строго, пока шла в толпе, ожерелье на шее согревалось, тонкие нити морока превращали ее в другую уважаемую женщину, идущую к Уайтчепл. — Ради общего блага я не стану здесь отвлекаться».
Но крики и стоны звенели в ее ушах, она вышла на Троул, замедлилась в давке людей. Пальцы вора-манта коснулись ее кармана, но ее кольцо из сардоникса вспыхнуло, и прикосновение пропало. Проститутка с искаженным лицом повернулась к свету утра и наносила испорченную пудру, пела бред неприятным альтом, толпа мальчишек вспыхивала на углу Кросс и Сполдерс искрящимися амулетами. Мальчишки сверкали один ярче другого, зарабатывая имя блесков. Один был с черной механической рукой, искры вырывались из пальцев, у другого был зеленый стеклянный глаз в костяной открытой глазнице. Дешевая работа, но это был Уайтчепл.
Тут все было дешевым. Даже жизнь человека.
Небо уже темнело, но не достаточно, свет вспыхнул в ее голове. После сумерек будет проще.
Но будет проще и для Гиппиуса. И Эмма заморгала, не убрала платок от носа, сплетала тонкие нити морока. Несколько магов поглядывали на нее, но она была Главной, а они — искрами. Они не увидят, какая она, пока она не пожелает.
Вены переулков обрамляли Троул, кривые здания с лохмотьями, сушащимися на веревках, несмотря на сажу, мусор в углах. Дети кричали и бегали, играли в то, что понимали сами, у них были акценты восточного края. Они были голодными, но ловкими, они были опаснее взрослых, порой дети пронзали взглядом морок так, как даже Адепт не смог бы.
Она нашла крысиное гнездо переулков, которое искала, и погрузилась в приятную мглу. Некоторые двери были приоткрыты, тени проникали туда, бесцветные испарения джина и безнадежности вырывались оттуда. Постоянно плакал ребенок где-то в глубинах здания. Мужчина сидел на ступеньке у неровной деревянной двери. Приглушенные крики было слышно внутри, и мужчина следил за тенью Эммы, пока стриг ногти коротким ножом, собирая грязные обломки в рот, чтобы его не заколдовали.
В дальнем конце переулка была дверь подпольного акушера в гвоздях. Эмма взяла себя в руки и пошла туда, сапоги скользили на осадках на полу переулка. Конечно, Гиппиус скрылся тут, редкие констебли сунулись бы в эту дыру.
И редкие волшебники.
Невидимые нити задрожали под видимой поверхностью. Камея грела ее горло, и эфирная защита на стенах Гиппиуса понемногу отвечала.
«Плохой знак», — у двери не было ручки, она сосредоточилась и прошли, дрожащий занавес морока искрился, ее воля отгоняла поток чар и символов.
Гиппиус был быстрым и опасным, но не местным. В его стране она была бы чужой, и борьба привела бы к другому исходу. Она взмахнула рукой, и казак, исполняющий роль щита Константина, отшатнулся в груду одежды, ожидающей бедняков, другая рука Эммы в перчатке любопытно взмахнула, и она произнесла низкое Слово. Ведьмин огонь вспыхнул, и Константин Гиппиус отпрянул, держась за горло. Строка низких и опасных слов вырвалась изо рта Эммы, яростная магия полилась через нее, и казак завизжал, эфирные
оковы обвили его.Чары угасли до гула живой магии. Эмма поднялась на ноги, отряхнула платье. Визг казака перешел в бульканье, она скривилась, и поправила чепец. Большие стеклянные банки стояли на каждой полке, они звенели, и жуткие внутренности извивались, пока Гиппиус бился на полу в соломе. Он стал чудесного багрового цвета.
— Ведите себя прилично, — строго сказала она, щелкнула пальцами и отпустила тишину.
Горло Гиппиуса надулось от звука. Магия понеслась к ней, она отбила ядовитые желтые ленты, сжала кулак в перчатке, прогудев низкую ноту. Тишина снова обрушилась, ожерелье жгло ее грудь.
— Я сказала, ведите себя прилично, Гиппиус! Или я задушу вас и заберу из дома все, что пожелаю.
Русский отплевывался и бился. Его сапоги били по полу. Когда она посудила, что выразила серьезность условий, она снова ослабила хватку.
Мерзости в банках тоже двигались, плескались в янтарной жидкости у мутного стекла. Было слышно тихие крики, их большие головы и маленькие искаженные тела дрожали. Щелкал металл, кто-то из них был Изменен. Наука Гиппиуса не давала результатов и была отвратительной.
«Хорошо, что у меня крепкий желудок», — Эмма смотрела на Гиппиуса, а он лежал и сверлил ее взглядом. Жирные черные волосы висели прядями, опилки с пола испачкали кудри. Алые искры горели за его зрачками, но быстро потускнели и погасли, его лицо становилось все ближе по цвету к сливе.
Она ослабила удушение. Он не скоро смог выровнять хрипы, казак стонал на боку. Эмма смотрела в это время на мерзости в банках, разглядывала грязную занавеску, отмечающую вход в операционную Гиппиуса, тусклый свет кривых ведьминых шаров, что искрился оранжевым в дешевых клетках. Печь в углу сияла, большая кастрюля кипела на ней, воняло капустой.
Она решила, что уже безопасно, что Константин смотрит на нее, и вытащила диск защиты на разорванной ленте из кармана.
— Итак, — тихо сказала она, ведь кричать без необходимости не стоило, — я вас допрошу, Константин Серафимович. Если ответов не будет, если я заподозрю вас в нечестности, сначала я убью казака. Если вы продолжите врать, я разобью ваши банки. Если вы не перестанете врать, мне придется сделать неприятные вещи с вашим телом, — она замолчала, давая ему осознать это. — И мне не придется прекращать, когда вы умрете.
Теперь и он стонал. Мужская агония была почти музыкой.
Эмма начала снимать перчатки палец за пальцем, хотя кожу покалывало от мысли, что она коснется чего-то в этой дыре голой плотью.
— Начнем с этого амулета защиты.
Глава десятая
Чай и сведения
Вырезки из газет усеивали стол, были повернуты под разными углами, он проверял связи между ними. Два тома «Энциклопедии» были открыты, еще три лежали на стуле, и он расхаживал между камином и окном. Больше бумаг с его сжатым почерком трепетало, когда он проходил стол. Стол был в сугробе записок и книг.
Порой Клэр замирал, проводил руками по тонким волосам. Его трубка давно погасла.
— Связи, — пробормотал он несколько раз. — Должно быть больше сведений!
Он вытерпел визит мистера Финча, перебившего его исследование глупостями о простынях и слуге, а потом испытал измерения и расспросы от нового слуги. Его чистые простыни, присланные Грейсоном, были доставлены и отложены. К счастью, потом они оставили его в покое, хотя напряжение все портило.
В дверь постучали, и, когда он открыл ее, Щит увидел взрыв бумаги и расхаживания Клэра.