Дело «Памяти Азова»

Между тем к воротам подошли матросы 1–й дивизии. Ворота были заперты на замок, ключ от которых находился у дежурного офицера. За ключом, впрочем, остановки не было. Один из товарищей ломом вырвал скобу и ворота, таким образом, были открыты.

Прибывшие стали кричать, чтобы мы немедля пристраивались к ним. По плану этого не должно было быть. Мы должны были захватить с собой машинистов, отправиться на катерах на форты. Поэтому очень удивились новому распоряжению и решили, что первоначальный план отменен, так как предводитель 1–й дивизии требовал подчинения. Было неудобно ослушаться еще и потому, что пререкания двух предводителей дурно бы подействовали на дисциплину.

Я скомандовал своему отряду строиться, и мы двинулись за первой дивизией на Широкую улицу, где и остановились.

— Что же дальше? Зачем нас привели сюда? — спрашивали матросы, видя, что на Широкой улице делать нам решительно нечего и что мы стоим без толку.

Видно было, что предводитель 1–й дивизии растерялся и сам хорошо не знал, что надо делать (этим предводителем был член Государственной думы эсер Онипко). Правда, что растеряться было немудрено: все надежды на получение оружия рухнули, так как предполагалось, что присоединившиеся енисейцы снабдят нас оружием, а они не только не восстали, но стояли в полной боевой готовности для усмирения. Однако, моему отряду надо было выполнить свое дело. Я подошел к предводителю 1–й дивизии и решительно потребовал объяснений относительно действий. Он, видимо, на что–то решился, так как стал строить свой отряд, а нам приказал идти по своему назначению.

Что мне было делать? Возвращаться назад за машинистами? Это скверно подействовало на людей. Я решил немедленно вести дальше. Но у нас было мало оружия (всего 50 человек вооруженных), так что выполнить свое дело было трудно. Я просил помощи у первой дивизии, но получил отказ, так как и у них самих чувствовался не меньший недостаток оружия.

Мы двинулись к арсеналу, где должны были ожидать рабочие и матросы, но, ни тех, ни других не нашли. Решено было оставить арсенал и идти к енисейцам, чтобы попытаться поднять их. По пути зашли на электрическую станцию, взяли без сопротивления караул (10 человек) и оставили свой. В это время все были полны веры в победу и шли вперед бодрые, воодушевленные. Подходим к казармам Енисейского полка, видим — боевой знак (красный фонарь). Приходилось действовать осторожно, и мы двинулись в обход. Выйдя на эту же улицу с противоположной стороны, мы заметили выстроенных енисейцев, которые при нашем приближении отошли в угол. Мы стали кричать им:

— Товарищи! Присоединяйтесь к нам! Будем вместе биться за свободу!

Тотчас же загремели по нас выстрелы. Было ясно, перед нами, во всяком случае, не союзники. Отстреливаясь, мы стали отходить назад. В то же время и с другой стороны зарокотали пулеметы. Началась беспрерывная трескотня; пули, ударяясь в камни мостовой, с визгом отлетали в сторону. Плохо, видно, целили. Большого вреда эта пальба нам не приносила, но все же приходилось круто. Мы пользовались всяким прикрытием, занимали дворы, стреляли из–за заборов, прятались за углы зданий, в канавки. Положение наше становилось скверным: впереди — енисейцы, с боку — пулеметы, с тыла подходили тоже енисейцы. А нас небольшая кучка и притом почти без патронов. Дело прогорало.

— Куда хочешь, веди нас. Мы на все готовы, — говорили матросы.

Куда же мог повести я их, как не на верную смерть?

Идти к арсеналу не было смысла, так как, еще подходя к енисейским казармам, мы узнали от вольных, что арсенал взят отрядом матросов, но что теперь там действуют пулеметы. Пальба оттуда была слышна нам, а кроме того, мы были отрезаны енисейцами от центра города. Оставался один выход — бежать.

— Придется уступить, товарищи, — сказал я. — Хотя и досадно, но другого выхода нет.

И мы… побежали…»

Матрос Николай Егоров на деле оказался никудышным предводителем. Единственно, что он умел — это безжалостно и с упоением убивать безоружных людей. В этом Егоров был весьма схож со знаменитым Афанасием Матюшенко с броненосца «Потемкин», который с упоением крушил ружейным прикладом черепа раненым офицерам да вспарывал штыком живот раненому врачу. В неразберихе подавления мятежа эсеру Егорову удалось скрыться — помогли товарищи по партии. Вскоре после этого Егоров отличился тем, что застрелил главного военного прокурора Павлова.

Однако был схвачен на месте преступлении, судим военным трибуналом и расстрелян как террорист.

Другой вожак кронштадтских мятежников, эсер Федот Онипко, за участие в мятеже будет приговорен к смертной казни, которая в самый последний момент будет заменена на ссылку в Туруханск. Оттуда Онипко бежал, жил в эмиграции во Франции. Любопытно, что Онипко, как и его собрат Фундаминский, являлся на тот момент депутатом Государственной думы, т.е. представителем высшего законодательного органа государства, против которого же сам и поднимал мятеж. Впоследствии Онипко воевал во французском иностранном легионе. Вернулся он в Россию после Февральской революции. Был генеральным комиссаром Балтийского флота. Являлся одним из лидеров эсеровской боевой организации за что был арестован ЧК, но потом прощен. Работал в советских учреждениях, являлся членом общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Вновь был арестован в 1938 году органами НКВД и в том же году расстрелян. То, что не довершила с эсером–боевиком Онипко власть царская, завершила власть советская.

Вот как выглядит картина мятежа в воспоминаниях активного участника событий матроса Леонарда Ленцнера: «Окна нашей казармы были открыты, и мы чутко прислушивались к бою склянок на кораблях, с волнением ожидая условных сигналов из пушки. Время тянулось томительно долго. Вдруг ночную тишину разорвал пушечный выстрел. Не ожидая остальных двух выстрелов, все повскакивали с коек, сорвали с бескозырок белые чехлы, кокарды и ленточки, запихали их под матрацы и с криками «ура», «долой самодержавие» побежали через малый двор на главный экипажный двор.

Когда мы подбежали к караульному помещению, здесь уже хозяйничали дружинники «азиатской» команды (с крейсера «Азия». — В.Ш.) во главе с Дементьевым. Караульные и часовые с деланным сопротивлением отдавали дружинникам винтовки и патроны… Посовещавшись мы решили, что Дементьев с его дружинниками останутся во дворе за укрытиями, чтобы не позволить «почетной охране» (верным правительству матросам. — В.Ш.) выйти из казармы во двор. А мы с Лобовым и 80 дружинниками направились к главному морскому арсеналу. Когда мы подошли к Княжеской улице и свернули к арсеналу, к нам присоединились дружинники 12–го и 14–го экипажей. Руководителем восстания матросов 12–го экипажа был матрос Филипп Малиновский. Организатором восстания матросов 19–го экипажа и членом Ревкома крепости был старший квартирмейстер Бакланов, а в береговой команде крейсера «Азия» большую работу вел Игнатий Демин.

Когда восставшие матросы подошли к арсеналу, к ним присоединись рабочая боевая дружина в количестве 30 человек (на самом деле боевики–эсеры. — В.Ш.), все вооруженные револьверами. Матросы радостно приветствовали рабочих–дружинников и их вожаков Дряничева и Федорова. Всего в рядах восставших было около 220 человек. Оружие составляли 22 винтовки и 30 револьверов. Убедившись, что арсенал никем не охраняется, решено было часть вооруженных дружинников оставить у запертых ворот, а всем остальным перелезть через железную ограду, которой был обнесен арсенал.

После первого орудийного выстрела одновременно с 12, 14 и 19–м экипажами восстали матросы еще одиннадцати флотских экипажей (1, 2, 3, 4, 5, 7, 8, 10, 11, 16 и 20), находившиеся в Кронштадте.

Вначале восстание носило острый характер. На Павловской (ныне Флотская) улице находилось десять экипажей и два учебных отряда. Командир 5–го экипажа капитан 2–го ранга Добровольский вооружил своих стрелков, квартирмейстеров и фельдфебелей и. пытался оказать сопротивление. Угрожая открыть огонь, Добровольский предложил восставшим сдаться, но в ответ услышал: «Город и крепость в наших руках». В свою очередь матросы предложили Добровольскому сложить оружие, но он отказался. После короткой перестрелки сторонники Добровольского были разбиты, а сам Добровольский захвачен восставшими и расстрелян.