Дело святое

— Да уж, другого выхода не будет, — деловито отозвался он.

— Я уже полюбила тебя!..

— Это неудивительно, — так же ровно отозвался Флавий Михайлович. — Я и красив, и умен, и добр, всегда трудолюбив и весел, в меру нахален — все лучшие мужские качества имеются в наличии.

Это он пытался свести все в шутку, но Ольга не расположена была шутить.

— Уезжай, а то у меня плохие мысли зашевелились.

— Обо мне? Гони их прочь!

— Нет, о себе. Знаешь, я нынче поймала себя на том, что не надо мне никакого ребенка, лишь бы ты был рядом. И чтоб удержать тебя, я уже на все готова. Так подумала: зачем ему беременная любовница! Какой прок? Надо избавиться от этого.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Вот до чего додумалась. — сказала она сокрушенно. — Так что уезжай. Одно дело, когда женщина хочет ребенка, и совсем другое — когда ей, видите ли, только мужика надо.

— Грубовато ты о себе, — заметил Флавий Михайлович.

— А чего там! Какая есть.

— «Мужика надо» — это, Оля, жажда любви, — сказал он. — Она свойственна каждому человеку. Любовь дело святое. Не казни себя. А мне, действительно, пора.

И подумали оба вот что: прощание их надо сократить во времени, чтоб вся эта история не слишком тяготила потом.

Он уехал. Не обещая впредь ничего.

21

В конце августа Соломатин получил деньги за свою работу — внедрили очередное его изобретение. Деньги были немалые. Не мешкая, он продал свой старенький «Москвич» и купил последнюю модель «Жигулей». А купив, тотчас засобирался в путь.

Выехал из дома раным-рано, и за все время пути его не смогла обогнать ни одна автомашина. В Твери он хотел остановиться и позавтракать в каком-нибудь кафе, но передумал и отправился дальше. К полудню приехал в районный городок, а еще через десять-пятнадцать минут — в село, где Ольгина контора.

Он подъехал к этой конторе, зашел с деловым видом, — ему сказали: «Оля не работает: она в декрете». Он кивнул в ответ на это и вышел. Никто не задержал на нем любопытного взгляда, никто не заинтересовался, кто именно приехал и для чего спрашивает Ольгу. Мало ли кому нужен колхозный бухгалтер!

Выехав на околицу, он остановился в недоумении, не узнавая места: дороги на Ольгино не обнаружил. То есть видел перед собою поле, засеянное овсом, и лес за ним. Дороги через поле не было. А он помнил, что именно за этим лесом будет деревенька, которой он не знал даже названия, и мысленно называл так: Ольгино. Впрочем, через поле сначала по меже, потом наискось вела тропинка, она едва-едва протоптана была, то есть по ней за день проходили два-три человека, не более.

Поразмышляв, Флавий Михайлович поехал по околице и спустился в низинку, в которой можно было угадать извилистое русло ручья, обозначенное зарослями кустов. Ручей, сделав несколько петель, скрывался за косогором. Тут Флавий Михайлович свернул с дороги и поехал пологим склоном. Справа было поле овса, а слева пойма ручья, кочковатая, заросшая кустами конского щавеля. А само русло заросло ивняком и брединой. Несколько раз Соломатин останавливался, проходил немного вперед, разведывал себе дорогу. Позади оставались две глубокие полосы от колес в высокой траве. От ручья наносило густым медовым ароматом — это от таволги, уже доцветающей. Ручей шумел то сильнее, напористее, а то нежнее, мелодичнее; в одном месте он шумел и вовсе грозно — как водопад.

Флавий Михайлович ехал медленно, как бы шагом, опасаясь, что угодит в яму, не заметив ее в высокой траве. Застрянешь — кто поможет? Полное безлюдье вокруг. И верно, раза два машина нырнула мотором вниз, но ничего, выбралась.

Крыши Ольгиной деревеньки он увидел под горою. Отсюда открывался славный вид, который тронул его душу: дома выглядывали из зелени, на высоких тополях чернели грачиные гнезда. У него почему-то забилось сердце. Поймав себя на этом, Соломатин отметил: «Ишь, отзывается».

Не торопясь, Флавий Михайлович подъехал поближе и вышел из машины. Его поразила тишина — только грачиный грай раздавался над деревней. День был тихий, ветерок не качал веток, а лишь шевелил листву да колыхал травы. Петух пропел.

«Это Прометей», — отметил Соломатин, усмехнувшись.

Под старым бревенчатым мостом ручей разливался широко по песочку, по россыпи разноцветных камушков. Флавий Михайлович разулся, закатал штанины, обувку свою оставил у машины и перебрел мелководье, дивясь каменной мозаике.

«Будет сынишка — прибежит сюда камушками играть», — отметил Флавий Михайлович, словно приходя в себя, и опять усмехнулся.

От ближнего дома донеслись голоса, он увидел мужчину и женщину, и так определил, что это дачники; Ольга говорила, что городские живут в деревне все лето — три семьи. Одна — москвичи, еще из Воскресенска, и третья, вроде бы, из Твери.

Соломатину не хотелось попадать кому-либо на глаза, кроме Ольги, и он пошел не прямо в деревню, а вдоль русла ручья, и тут заросшего таволгой.

Он вышел к старому пруду, почти сплошь покрытому стрелолистом и зелеными клубочками тины, — о нем зимой говорила Ольга, что в нем тьма-тьмущая карасей. Это было истинно лягушиное царство; одна из лягушек спокойно смотрела на подошедшего к берегу Соломатина из воды, и вид у нее был умудренный.

На берегу пруда за кривой ствол ветлы был привязан на длинной веревке черный теленок с белым пятном, съехавшим со лба на глаз и ниже.

— Фёдор! — сказал ему Флавий Михайлович. — Здорово, приятель! Как ты вырос-то! Ну, я не ожидал.

Фёдор смотрел на него, недоумевая, и вдруг кинулся в сторону, пока не натянулась веревка.

— Ты что, не узнал меня? — укорил его Флавий Михайлович. — Нехорошо, брат, не по-дружески. Я ли тебя не поил, я ли тебе баночку не подставлял. Коротка же у тебя память! Неблагодарность — худший из пороков, запомни это.

Он подошел-таки к теленку, погладил — шерсть у него была на удивление шелковиста и тепла. Теленок боднул его — Соломатин покачнулся.

— Не фамильярничай, — сказал Флавий Михайлович. — Как-никак я кандидат наук, а ты кто такой?

Вдруг совсем рядом с пруда поднялась серая цапля и полетела низко, задевая за кусты опущенными длинными ногами.

Боковым зрением Флавий Михайлович заметил движение, обернувшись, увидел женщину, спускавшуюся к пруду с тазом белья: Ольга шла, тяжеловато переваливаясь с ноги на ногу. Живот ее был так велик.

«Да что ж она, четверых решила родить!» — весело подумал Соломатин.

Она не видела его, и он окликать ее не стал, а сел на бережку, в ожидании, когда она посмотрит в его сторону. Вот спустилась к мосточкам, которых он сначала не заметил, поставила таз с бельем, выпрямилась, потуже подвязала платок, осторожно спустилась на одно колено, взяла из таза жгут белья, стала полоскать. Волны полукружьями расходились по пруду, колыхая водоросли и осоку. С противоположной стороны пруда обеспокоенно проквакали лягушки.