Дело Варнавинского маньяка
Шрифт:
— Готовцев Помпей Ильич, здешний воинский начальник. Галактион с Николаем только что о вас рассказывали. Как вы их давеча на испуг взяли…
— Сомневаюсь, что господина Бекорюкова можно чем-то напугать.
Все дружно хохотнули.
— А еще, — продолжал капитан, — мне говорил о вас акцизный инспектор Самопальщиков. Излагал, как вы его супругу от пьяных бурлаков спасали на пароходе. Однако!
— Деваться было некуда, Помпей Ильич. Иначе бы они шут знает что сделали с дамой.
— Да уж! Марья Антоновна тем и знаменита. Обожает влезать во всякие скандалы! Как-нибудь доиграется и, возможно, поумнеет, наконец. Но вы хороши! Я вот на
— Что, прямо здесь? — опешил от такой провинциальной простоты Лыков. — Обстановку жалко — переколотим всю.
— Уклониться пытаетесь? — ухмыльнулся исправник. — Понимаю вас, но — не получится. Помпей, чудовище, каждого нового человека подвергает такому испытанию.
— И каков результат?
Готовцев расплылся в самодовольной улыбке:
— Ни один еще долее минуты не продержался.
— Господа! Господа! — объявил тут же всем присутствующим Поливанов. — Помпей Ильич станет испытывать нашего гостя! Делайте ставки!
«Островитяне» необыкновенно оживились. Карты были отложены, посреди зала расчистили пространство, и зрители обступили борцов. Вызванный снизу лакей принес пояса.
Лыков огляделся. Представители варнавинского бомонда, стоящие вокруг, не скрывали своего злорадства. Эх, не любят здесь приезжих…
— Не расстраивайтесь, Алексей Николаевич, — попробовал утешить его следователь Серженко. — Это просто здешняя забава, от скуки. Ничего плохого капитан вам не сделает. Отряхнетесь, выпьете на брудершафт — и сделаетесь своим.
— Да начинайте уже! — раздались нетерпеливые голоса. — Смелее, господин опекун!
Но Лыков отстранил протянутый ему пояс:
— Такая борьба тогда хороша и является честной, когда вес противников примерно равен. Помпей Ильич, вы на сколько тянете?
— Восемь пудов. Ежели без шпор!
— А я только пять.
— Вы на что намекаете? — обиделся Бекорюков. — Нет, вы все-таки желаете уклониться!
— Подожди, Галактион, — остановил его Готовцев. — Алексей Николаевич прав. Давай послушаем, что он предлагает взамен.
— Я предлагаю борьбу на руках. И меблировка, кстати, не пострадает.
— На руках? Это как? Я такой борьбы не знаю.
— Все просто. Мы по сигналу жмем друг другу руки, пока кто-то не запросит пощады.
— А! Замечательное предложение! Согласен!
— Господа, предложение гостя справедливо, — рассудительно произнес Верховский. — В таком состязании играет роль только, так сказать, чистая сила. А преимущество, даваемое разницей в весе, сводится на нет.
— Да и на новую мебель тратиться не придется, — подержал князь Солнцев-Засекин, и все загоготали.
— Решено!
Капитан отстегнул саблю, борцы ступили в круг и протянули друг другу руки. Стало тихо. Воинский начальник добродушно сказал противнику:
— В случае чего тут же подавайте знак!
— Вы тоже.
— Непременно, — улыбнулся Готовцев. — Ну, с Богом!
И как следует приналег. На Лыкова это не произвело впечатления. Более того, он заранее знал исход поединка. Мышцы грифа — кисти и запястья — без специальных упражнений развить очень трудно. На этом попадаются все люди могучей комплекции. Привыкнув действовать массой, использовать мощь плечевого пояса, они терпят поражения в состязаниях, где работает только гриф.
Вот и сейчас капитан вцепился в ладонь Лыкова и стиснул ее, что было
сил. Лицо его покраснело, лоб покрылся испариной. Сыщик же стоял как ни в чем ни бывало, смотрел спокойно и доброжелательно. Зрители, выждав полминуты, негромко загалдели:— Помпей, нажми еще! Включай всю дурь, какая есть, не жалей питерских!
Лыкову надоело, и он перешел в контратаку. Физиономия капитана из красной сделалась мертвенно-бледной. Вдруг из носа у него брызнула кровь, и сыщик тут же разжал ладонь:
— Дьявол! Льду быстрее и полотенце!
Бекорюков незамедлительно протянул другу салфетку и изумленно спросил у Алексея:
— Как вам это удалось?
Готовцев тяжело дышал. Вдруг он рассеянно повел рукой вокруг себя:
— Ничего не вижу… Туман какой-то… Галактион! Николай! Что со мной?
Подбежал Поливанов и крепко схватил Лыкова за плечо:
— Что вы с ним сделали, эдакий вы человек? Отвечайте!
— Спокойно, поручик, сейчас пройдет. А руки уберите, пока я их вам с корнем не оторвал…
Пристав тут же отступил. Лыков обратился к капитану:
— Помпей Ильич, не пугайтесь. Это от перенапряжения. Сядьте на стул и выпейте воды.
— Какой еще воды! Водки мне, скорее! Коля, Галактион, налейте чего-нибудь.
Исправник вложил в здоровую руку потерпевшего стакан с водкой, и тот опростал его одним махом.
— Уф! Начинаю отходить… Вот это да! Урок самонадеянному дурню. Чуть без пальцев не остался. Спасибо за науку, Алексей Николаевич!
— А действительно, как вы это сделали? — поинтересовался у коллежского асессора Серженко. — Мы, зрители, ничего не поняли.
— Сейчас объясню, — ответил тот, вынимая из кармана горсть серебра. — Смотрите. Сначала берем рубль. Его многие могут согнуть. Монета большая, есть за что ухватиться. Видите, я легко складываю ее пополам. Другое дело полтинник. Он много меньше, и приходится напрягать самые кончики пальцев. Требуется уже серьезное усилие.
«Островитяне» столпились вокруг Алексея и с изумлением наблюдали его манипуляции.
— Вот! Сложился. Но еще труднее согнуть четвертак. Он меньше размером, но тоже толстый, поскольку относится к банковой монете [42] . Даже я делаю это с большим усилием, хотя специально развивал мышцы запястья. И совсем почти невозможно погнуть маленькую и тонкую разменную монету. А я рву ее, как картонку. Во всей России на это способны, полагаю, лишь несколько человек. Так что, не обижайтесь, Помпей Ильич, но шансов победить меня у вас не было. Так же, кстати, как и в борьбе на поясах.
42
Банковая монета — рубль, 50 и 25 копеек. В отличие от разменной (20, 15, 10 и 5 копеек) монета чеканилась из высокопробного серебра и была «толстой».
— Это я уже понял. Но на поясах… Неужели тоже нет?
— Вы какой вес поднимаете?
— Хм… Нарочно не мерил, но однажды на охоте пятнадцатипудового секача подстреленного один в телегу уложил!
— Хорошо, но для меня маловато. Я снаряд в двадцать семь пудов трижды толкаю лежа от груди.
— Эх-ма! Двадцать семь пудов… Я бы надорвался. И еще, болван, начал вас задирать. Примите мои извинения.
— Это вы меня простите за повреждение вашей руки. Но иначе вас было не убедить. А где Серженко? Лев Мартынович, вы, помнится, налить после борьбы обещали?