Дело взято из архива

…Виктор появился дома раньше обычного, и это удивило жену. Она встретила его в переднике и с ложкой в руке.

— Ты чего это так рано?

— Съездить тут надо в один городишко, — ответил он, целиком занятый мыслями о предстоящей поездке.

— А когда будешь дома? — слегка обиженно сказала жена.

— Зоенька, ты же взрослый парень. Ненормированный рабочий день: в шесть утра на работу пришел, в двенадцать домой пошел, да не дошел, — потрепал он ее легонько по щеке. — Такова уж наша служба.

— Так можно и от дома отвыкнуть.

— Что ты! — искренне удивился Виктор. — Вон Петр укатил и сидит где-то, где золото роют в горах. А я за это время дважды обернусь.

— Театр отменяется на завтра?

— Ах, черт! Досада какая! Такую вещь пропустим! Придется полковнику Федорову предъявить иск за срыв культурного мероприятия. Невосполнимый ущерб!

— А мне вовсе и не смешно. Это стало часто повторяться. Я целый день в школе, ты на работе, видимся только ночью…

— Клянусь, все скоро кончится. Опять по концертам заходим. А на этот раз разреши уж мне съездить в командировку.

Пока он ел, она заглядывала ему в лицо, словно хотела о чем-то спросить.

— И чего ты с таким таинственно-любопытным видом смотришь на меня? Ничего в моей командировке особенного нет. И потом ты же знаешь, шпионов давно уже нет: повыловили. Теперь мы их придумываем. Вот распустят нас, и твой муж потеряет теплое местечко. Но ты не вешай носа, у твоего мужа еще есть скрипка, которой он всегда заработает на хлеб, — шутил Виктор, указывая на футляр инструмента, к которому он давно уже не притрагивался.

— Я каждый раз, когда ты уезжаешь из дома, просто не нахожу себе места. Если тебе не будет трудно, позвони, я буду спокойно спать.

— О’кэй! Будет сделано! Каждый вечер буду сообщать тебе, что я ел днем, какое у меня настроение и когда меня ждать домой. А теперь беру свой сундук и бегу на железку..

Он поцеловал жену и застучал каблуками по лестнице.

* * *

Неужели вот так все просто и произойдет? В пищеторге он выпишет всех Анастасий примерно одного с Гольцевой возраста, найдет ее, получит у нее адрес и фамилию Мишки, и дело закончится, едва лишь начавшись. Обидно, первое серьезное дело оказалось таким простым. А Петр молодец! Выудил-таки Таську!

Собственно, так он и сделал, как думал дорогой. В отделе кадров торга перед ним положили целую кипу личных дел. До полудня он листал тощие папки, выискивая Анастасий. Наконец у него осталось всего пять личных дел. Все женщины были из розничной торговли, но ассортимент их товаров был не пирожочный. Рассматривая их фотографии, Петренко отобрал три личных дела: на фото все три женщины выглядели примерно одного возраста, и всех троих звали Анастасиями. С них Петренко и решил начать.

Одна из Анастасий обманула ожидания капитана, и, хотя Петренко был уже уверен, что это не та, кого он ищет, на всякий случай он задал ей несколько вопросов и окончательно убедился, что это не Таська.

Петренко шел по базару мимо ларечков и лавочек, вслушиваясь в его многоголосое бормотание, равнодушно скользил взглядом по товарам, развешанным на окнах и стенах лавчонок. Где-то здесь должна быть Таська Гольцева со своим пирожочным лотком и тайной двадцатилетней давности.

— Пирожки! Горячие пирожки! — резанул сзади высокий женский голос. — Покупайте пирожки! Вкусные, горячие!

Виктор обернулся. Она стояла у деревянного лотка, в белом переднике и белых нарукавниках, с большой двурогой вилкой. Ей было лет за сорок по виду, хотя капитан знал, что сейчас Таськины годы перевалили за пятьдесят.

Подрумяненные щеки, будто глазированный пряник, мелкая сеточка морщин под глазами, которая многих женщин заставляет с ужасом думать о приближении старости, прямой, словно рисованный нос, в меру припухлые, но не в меру накрашенные помадой губы, зубам могла бы позавидовать любая кинозвезда — ровным и ослепительно белым.

Она стрельнула в Петренко оценивающим взглядом карих глаз и, усмехнувшись, выкрикнула:

— Пирожки! Горячие пирожки!

Капитан не сомневался — это была она, Таська Гольцева. Он подошел к ней сбоку и, остановившись, стал наблюдать, как она быстро и споро раскидывала свой незатейливый ходовой товар. Таська видела капитана, стоящего рядом с ее лотком, и несколько раз с обворожительной улыбкой косилась в его сторону. Она была уверена, что сейчас он с ней заговорит, потом, немного лавируя и заплетаясь в словесной сети, будет спрашивать ее адрес, узнавать, замужем ли она, с кем живет. И, только получив удовлетворительные ответы на все свои вопросы, а неудовлетворительных ответов на эти вопросы у Таськи не было, потому что она была не замужем и жила одна, без лишних глаз, он попросит разрешения зайти к ней сегодня вечером. Конечно, он спросит ее, что она пьет, в надежде, что она назовет водку. Да, она скажет, что пьет водку, хотя ее мучает и гастрит и катар, и от изжоги она избавляется лишь доброй порцией соды. Ну и что? Парень он ничего, интересный, статный, волевое строгое лицо, высок ростом и глаза, в голубизне которых можно утонуть, как в безбрежном море. Да, конечно, пусть будет водка. Парень заговорил:

— Анастасия Гольцева?

Она вздрогнула: этим именем ее не называли уже добрых двадцать лет. Для всех Гольцева умерла, исчезнув с глаз из города Е. Она вышла замуж за хромого банщика Назарова, осчастливив его своим красивым лицом, карими лучистыми глазами и горячим нежным телом. Банщик через год умер невесть от чего, оставив жене небольшой домишко на окраине города, к великому удивлению Таськи, более тридцати тысяч рублей и фамилию честного советского человека.

— Анастасия, да не Гольцева! — бледнея и пытаясь скрыть охватившую ее растерянность, ответила женщина. — Моя фамилия Назарова.

— Мне это известно. Но до Назаровой вы были Гольцевой.

Петренко говорил спокойно, твердо, и по меняющемуся цвету ее лица видел, что ей вдруг стало страшно. В глазах погас задорный, соблазняющий блеск, потухли искры, и голос стал обыкновенным, глухим и тусклым, голосом стареющей женщины. Теперь ей можно было дать столько лет, сколько было на самом деле.

— Что вам от меня надо? И кто вы такой? — все что она могла выдавить из себя.

— Сотрудник Комитета государственной безопасности.

— Вы дадите мне, наконец, пирожок! — не выдержал какой-то нетерпеливый голодный покупатель, суя ей в руку мелочь.

— Не умрешь! — повернулась к нему злым лицом Таська. — Нету пирожков!

— Как нету! А это что? Есть пирожки!

— Есть, да не про вашу честь! Убирайся отсюда! — Таська ругнулась и с силой захлопнула крышку. Это было все, что она еще могла сделать. Гольцева-Назарова обессиленно села на бокс с пирожками и закрыла лицо руками, не выпуская двурогой вилки.

Так продолжалось несколько секунд. Потом она встала.

— Куда мне идти? — Голос ее уже окреп.

— К машине, она стоит у входа на базар.

Они пошли рядом, обходя встречных людей. Таська спешила, ей хотелось поскорей выйти из этой толчеи и скрыться за дверцей машины. На ходу она сдернула нарукавники, развязала передник и перестала выделяться среди публики.

— Куда ехать? — спросил шофер, когда за Таськой закрылась дверца.

Петренко назвал адрес Гольцевой-Назаровой, что очень удивило Таську, но она промолчала. Мало ли что придумает КГБ, у него свои фокусы, и никогда не знаешь, что из этого получится.