Дело взято из архива

Сухов прерывисто задышал и прижался головой к стене. Наташе показалось, что ему плохо.

— Что с вами? — спросила она участливо.

— Ничего, это сейчас пройдет. Взволновала ты меня! Говори дальше.

Наташа коротко описала дорогу, деревню и старый кряжистый дуб у дороги.

— Двадцать шагов от дуба, у молодого вяза зарыта рация. Она очень нужна Русаку, очень! Желаю вам счастья, — грустно закончила она, опустив голову.

Сухов нашел ее руку и пожал.

— Крепись, крепись, девка! — сказал он. Наташу полоснуло это слово — «девка».

Загремел засов двери.

— Сухов, с вещами! — крикнул лохматый надзиратель.

Он еще раз пожал руку Наташе и, как-то криво улыбаясь тонкими губами, сказал:

— Прощай!

Наташу вызвали примерно часа через три.

— Не сюда, — подтолкнул ее охранник к другой двери, когда она было направилась к знакомому «кабинету».

Девушка вошла в кабинет Шмиккера и остановилась у двери.

— Садись, детка! — пригласил ее ласково штурмбаннфюрер.

— Ты мужественно держалась, я восхищаюсь тобой. Если бы у меня была такая дочь, я бы гордился ею. У рейха должны быть такие дети! — торжественно добавил он.

Сзади открылась дверь, кто-то вошел и прерывисто задышал в затылок Наташе. Ей хотелось обернуться, но она сдержалась. А тот, за спиной, все дышал и дышал, обдавая ее запахом водки и лука.

— Значит, ты не хочешь нам помочь, — проговорил Шмиккер. — Видишь ли, то, что ты нам сообщишь, — для нас уже не ново. Мы и сами знаем. Тебя выбросили на парашюте. Ты радистка, предназначалась для партизанского отряда Русака.

Наташу затрясла нервная дрожь, страшная мысль обожгла ее мозг: «Неужели я могла проговориться в бреду, во время пыток!»

— Так ведь? — услышала она голос гестаповца издалека.

Наташа молчала, лихорадочно думая.

— Тогда я скажу еще больше. Ты закопала рацию, которую везла в отряд, под молодым вязом в двадцати шагах от старого дуба.

Наташу бросило в жар, мысли ее заметались в поисках выхода.

— Вот твоя рация! — Шмиккер торжествующе поднял с пола ее рюкзак и положил его на стол.

— Теперь скажешь все?

— Я ничего не знаю! — тихо проговорила потрясенная девушка. — Это не мой рюкзак.

— Михель, разъясни этой дурочке, что она слишком глупа, чтобы тягаться с нами, гестапо! — сказал он кому-то через голову Наташи. И тот, сзади, сделал несколько шагов вперед и сел на стул справа от Шмиккера.

Наташа подняла голову и вскрикнула от неожиданности: на стуле сидел светлоголовый, светлоглазый парень в черном эсэсовском мундире с железным крестом на груди. Его лицо как две капли воды было похоже на лицо Николая Сухова, ее товарища по заключению.

— Здравствуй, Наташа! — сказал он, улыбнувшись тонкими губами.

Теперь уже сомнения не было: перед ней сидел Сухов. Наташа застонала, сраженная тем, что ее провели, обхитрили.

— Ну и подлец же! — только и смогла она вымолвить, задыхаясь от ненависти и к Шмиккеру и к этому предателю.

А Мишка улыбался довольный: его мечта сбылась, он получил желанный крест. Правда, за него пришлось заплатить дорогой ценой: Паклер с профессиональным умением разделывал Мишку перед каждым возвращением в камеру. Он лупил его здоровыми, сильными, жилистыми кулаками, норовя нанести удар побольней. Паклер ненавидел русских и свою злость вымещал на этом битюге-полицейском.

— Михель, можешь ее взять! Теперь она не нужна нам. Завтра ее повесишь. Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — бодро гаркнул Лапин и, подтолкнув Наташу к выходу, вывел ее из кабинета.

На улице творилось невообразимое. Тяжелый глухой гул отчетливо долетал до города. Немцы готовились к отступлению. Красная Армия нажимала со всех сторон. Поспешные сборы Мишка видел и в здании гестапо. Пора было подумать о себе.

Шмиккер уезжал на следующий день. Слухи были один страшней другого: То русские прорвали фронт и подходят к городу, то город попал в окружение. Наташу Мишка повесил сам. Она спокойно стояла в кузове машины и покорно дала надеть себе на шею петлю. Шея была тонкая, девичья, с золотистыми волосками на затылке. Она смотрела последние секунды на мир широко открытыми, ясными глазами и вдруг улыбнулась. Это было все, что запомнилось Мишке.

…Зук со своими людьми взорвал тюрьму вместе с арестованными.

Мишка сидел в «хорхе» на переднем сиденье, сзади уселся штурмбаннфюрер Шмиккер. Лапин радовался, что покидает этот город, уже ставший прифронтовой полосой. Машина обгоняла подводы, грузовики, угрюмых немецких солдат. Ее путь лежал на запад…

* * *

Доноров колесил по Смоленщине, бесцельно высаживался из поезда на самых глухих полустанках и уходил подальше от жилья, от людей. Он бродил по лесам и полям, смотрел воровато, как работают колхозники, и забивался в чащу леса, испытывая острое непонятное беспокойство.

Как-то он вышел из леса на краю какого-то городка. Что-то знакомое почудилось ему вокруг. Этот выступ леса, крайняя изба. Вот здесь должен проходить глубокий противотанковый ров. Но рва не было — его засыпали. Да, конечно, это Шаров лес. Мишка нашел то место, где был ров. Здесь он делал поворот и ближе всего подходил к краю леса. Именно в этом месте бежал из-под расстрела тот здоровый парень. Баров, кажется, его фамилия. И все-таки Мишка его расстрелял. Где-то в этом месте их зарыли — и сестру и мать. Мишка шел по полю, разглядывая под ногами бурьян, и вдруг уперся в гранитное основание прямоугольной формы. Он поднял глаза и прочитал на одной стороне плоского камня надпись:

«Этот монумент поставлен в память о трех тысячах советских граждан, замученных и уничтоженных во время Великой Отечественной войны гитлеровскими палачами».

Доноров испуганно шарахнулся в сторону и побежал. Дикий страх охватил его душу, будто он боялся на самом деле встретить здесь свои жертвы…

Поездка в знакомые места не принесла ему успокоения, она еще больше растравила душу. К ночным видениям добавился образ сына. Он переплетался со знакомыми и незнакомыми лицами, иногда так же, как и они, пытался душить Мишку.

Доноров снова обратился к врачу, и тот посоветовал ему сменить место жительства. Мишка обрадовался. Однако у него в целом мире не было ни одного знакомого, ни одного родного человека, к которому он мог бы поехать и излить свою душу. Доноров решил поискать старых друзей. Он надеялся, что после амнистии многие из них живут под своими фамилиями. Этим можно доверять, они не выдадут.

Очень скоро на запрос ему прислали адрес Фунта и Сидоркина. Доноров выбрал Фунта и, рассчитавшись с совхозом, уехал на Большую землю. Ему пришлось проделать длинный путь, и все за тем, чтобы услышать от Фунта оскорбительные слова.