Дело: «Злобный навет на Великую Победу»
Шрифт:
Взгляните хотя бы на то, что он пишет о военном столкновении летом 1938 года у озера Хасан. Всю вину валит на Красную Армию, которая, дескать, обидела миролюбивых самураев, почему-то оказавшихся за тысячи километров от своей родины на советско-китайской границе. Ссылаясь на каких-то безымянных историков (любимый приемчик дезинформации!) заявляет, что с военной точки зрения бои у озера Хасан были позорным для нас провалом (с. 228). Таким же «позором на весь мир» оказались и бои на Халхин-Голе летом 1939-го. Да, в ходе этих сражений были ошибки, неудачи, срывы, но, во-первых, раз в сто меньше, чем вздора и в этой и в других книгах Млечина. А главное, кончилось-то дело полным разгромом врага, который за четыре месяца боев, не выиграв ни один из них, наконец, запросил пощады.
Как всегда и во всем, Млечин пытается принизить наш успех и хоть отчасти оправдать или
Так чего ж, говорю, 38 тысяч этих необученных занесло через весь Китай и Маньчжурию за тысячи верст от любимой родины на землю Монголии, нашего союзника? Да еще прихватили с собой 225 самолетов, 135 танков и 310 орудий (ВЭС, с. 791). И разве эта 23-я дивизия была одна-одинешенька, как изображает Млечин? Нет, сударь, в августе тут развернулась 6-я армия генерала О. Риппо. Целая армия! Это уже 75 тысяч штыков, 300 самолетов, 182 танка и 500 орудий. А им противостояла 1-я армейская группа под командованием комдива Жукова, в которой насчитывалось 57 тысяч солдат и офицеров, 515 самолетов, 498 танков, 385 бронемашин и 542 орудия (там же). Да, уступая по численности живой силы, мы превосходили японцев по вооружению и технике. Так кто ж их просил лезть на рожон? И хотя, как пишет Жуков, «японские части дрались до последнего солдата» (это «новобранцы»-то необученные), но, увы, 30 августа 1939 года «6-я японская армия, вторгшаяся в пределы Монгольской Народной Республики, была полностью уничтожена» (Воспоминания, с. 161, 163).
Вот такой «позор на весь мир»…
17 сентября того же года, после того, как бездарное польское правительство, бросив свой народ, бежало в Румынию, Красная Армия вступила на территорию рухнувшей под немецкими ударами Польши. Зачем? Да это же яснее ясного: чтобы не дать фашистской Германии захватить соседнюю страну целиком, чтобы взять под защиту единокровных братьев — украинцев и белорусов и таким образом отодвинуть свой пограничный рубеж на несколько сот километров к западу.
Ллойд Джордж, английский премьер в 1916–1922 годы, говорил в те дни о нашем вступлении в Польшу: «СССР занял территории, которые не являются польскими и были захвачены ею после Первой мировой войны… Было бы безумием поставить русское продвижение на одну доску с продвижением Германии». Выступая 1 октября 1939 года по радио, Черчилль, тогда будущий премьер Англии, развил мысль своего предшественника: «Для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии». А ведь и Ллойд Джордж, и Черчилль были уж очень, очень, очень небольшими друзьями коммунистической России.
Млечин, конечно же, объявляет наше вступление циничной агрессией, очередным позорным разделом Польши и клянется, что поляки, а затем прибалты встретили Красную Армию неприязненно, враждебно, а «командиры и политработники старались оградить бойцов от общения с населением» (с. 397).
Но соображает ли наш мыслитель, что случится, если на одну чашу исторических весов бросить его и, допустим, Яковлева, двух беглых коммунистов, а на другую положить двух крупнейших политических деятелей XX века? Я думаю, что при этом наши скорбные умом и совестью соотечественники взлетят туда, откуда они свалились, — на Луну.
А вот что писал еще и В. Бережков, переводчик Сталина, позже — доктор исторических наук, тоже не этим беглеца чета: «Мне, как свидетелю событий осени 1939 года, не забыть атмосферы тех дней в Западной Украине и Западной Белоруссии. Нас встречали цветами, хлебом-солью, угощали фруктами, молоком. В небольших частных кофе советских офицеров кормили бесплатно. То были неподдельные чувства. В Красной Армии видели защиту от гитлеровского террора. Нечто похожее происходило и в Прибалтике». Это можно видеть и в кинохронике тех дней, которая иногда проскакивает на наши телеэкраны, когда зазевается какой-нибудь Эрнст или Добродеев, что ли.
А у Млечина все вверх демократическими ногами: «Поляки возненавидели русских… Когда 22 июня 1941 года появились немецкие войска, поляки радовались и встречали их как освободителей, встречали части вермахта хлебом-солью» (с. 271). И это после беспощадного разгрома Польши и почти двух лет фашистской оккупации ее? Советские поляки радовались, вдыхая доносившуюся с захваченной немцами польской земли гарь печей Освенцима?
Полякам (как и евреям) молиться надо на русских и, прежде всего,
на Сталина. Во Второй мировой польские правители, установили абсолютный рекорд подлости и тупоумия, перекрытый только теперь Горбачевым да Ельциным. Тогда в короткий срок они показали себя сперва шакалами, а потом — баранами. Шакалами — в 1938 году, когда вместе с фашистской Германией растерзали Чехословакию и получили от Гитлера за усердное участие в разбое богатую Тишинскую область. А баранами — в 1939 году, когда своей безмозглой и высокомерной политикой ухитрились остаться со своими кавалерийскими дивизиями один на один против танковых армад вермахта.Молиться надо полякам на русских уже за одно то, что 600 тысяч наших солдат и офицеров полегли в их землю, освобождая ее от фашистов, истребивших 6 миллионов поляков.
Молиться им надо на Сталина… Беглые правители Польши, совершив еще в 1939 году сверхмарафон по маршруту Варшава — Люблин — Будапешт — Лондон, отъевшись на чужих хлебах, стали давить через английский МИД на премьера Черчилля, чтобы он добился у Сталина согласия на их возвращение к власти в Варшаве. Премьер долго сносил домогательства беглых поляков и своего МИДа, но, в конце концов, не выдержал и 7 января 1944 года, когда русские полки под командованием великого русского поляка Рокоссовского, давя немцев, уже рвались освобождать Польшу, Черчилль направил в МИД записку для сведения шантажистов-марафонцев. Он писал: «Без русских армий Польша была бы уничтожена или низведена до уровня рабского положения, а сама польская нация стерта с лица земли. Но доблестные русские армии освобождают Польшу, и никакие другие силы в мире не смогли бы этого сделать… Поляки, должно быть, очень глупы, воображая, что мы собираемся начать новую войну с Россией ради польского восточного фронта. Нации, которые оказались не в состоянии себя защитить, должны принимать к руководству указания тех, кто их спас и кто предоставляет им перспективу истинной свободы и независимости».
В конце ноября того же 1939 года началась финская война. Она была короткой, всего 112 дней. Но историк Млечин и этого не знает, со слов Хрущева, такого же грамотея, как сам, пишет: «Она продолжалась 105 дней» (с. 294). И клеймит свою родину: «неудача»… «плачевные итоги»… «позор на весь мир!» Он, видите ли, уверен, как уверен тот же лысенький умник Радзинский, что мы хотели завоевать всю Финляндию, «присоединить ее к Советскому Союзу» (с. 258, 410), и потому «советские войска получили приказ выйти на границу со Швецией и Норвегией» (с. 296). И потому, когда война уже шла, на одной «вечеринке» Сталин произнес людоедский тост: «Пока мы убили в Финляндии шестьдесят тысяч человек. Надо убить остальных, и дело будет сделано» (с. 296).
Это что ж была за «вечеринка»? А «дружеская вечеринка 21 января 1940 года по случаю дня рождения Ленина» (там же). Можно ли вообразить себе большее тупоумие и лживость, чем превращение даты смерти в дату рождения? Вот именно так Млечин извратил и нашу цель в Финской войне: хотели, мол, захватить, присоединить, «но финны не пожелали отказаться от независимости и отстояли свою страну» (283, 292).
Да если бы мы хотели завоевать Финляндию, то могли бы сделать это если уж не в марте 1940 года, когда дорога на Хельсинки была открыта и финны запросили мира, то очень просто — в 1944 году, в пору высшего расцвета могущества и славы нашей Родины, когда битые финны расплевались с немцами и вторично капитулировали перед Красной Армией.
Наша цель была — отодвинуть границу от Ленинграда, за что мы до начала войны предлагали финнам вдвое большую территорию, и получить военные базы. И мы всего добились. Где же тут «неудача», «плачевный итог», «мировой позор»? А он все пыжится: «Сталин повелел считать Финскую кампанию победоносной» (с. 317). Повелел!.. Она и была такой, ибо армия выполнила поставленную задачу, все цели были достигнуты, все задачи решены, все выгоды получены.
Но вот началась Великая Отечественная… Но здесь пора раскрыть одну тайну. О начальной поре войны Млечин пишет: «Линия фронта быстро отодвигалась на восток» (с. 562). Вдумайтесь: отодвигалась от чего? Конечно же, от Германии, от Берлина, от новой имперской канцелярии Гитлера, от министерства пропаганды Геббельса. Вот из Берлина, скорей всего, из окна министерства пропаганды Млечин и смотрит на свою родину, на Великую Отечественную войну и в меру своего плоскоумия старается все охаить, извратить, оболгать, а оккупантов — обелить: он и слов таких, как «фашист», «гитлеровец», «захватчик», не употребляет. И фашисты у него не захватывают наши города, а только берут.