Дело Зорге

В одном из бронзовых сосудов слабо горели тоненькие палочки — поминальные курения. Рядом с алтарем в желтом одеянии, с четками в руках стоял священник и, беззвучно шевеля губами, читал свою никому не слышную молитву.

Заметив священника, Зорге почтительно поклонился.

Начальник тюрьмы и его подчиненные обычно давали приговоренным к смерти возможность постоять здесь несколько минут и излить богу свои последние жалобы и просьбы. Но у Зорге такой потребности не было, и он движением головы дал понять, что оставаться здесь не хочет.

Нагата понимающе кивнул и вежливо предложил ему обойти вокруг алтаря. За высокой статуей скрывалась небольшая дверь, которая была уже открыта. Она вела в камеру смерти.

Когда доктор Зорге вошел в это холодное помещение, первое, что бросилось ему в глаза, была стоявшая посредине виселица, с которой уже свисала веревка с приготовленной петлей.

Рихард Зорге, ни секунды не колеблясь, решительно подошел к виселице. Обернувшись, он увидел стоявших слева от двери прокурора, выступавшего на процессе в качестве обвинителя, и судей, приговоривших его к смертной казни. В правом углу стояли три человека в темных кимоно и черных масках. Они быстро подошли к Зорге и набросили на голую шею веревку.

Наступила короткая гнетущая пауза.

— Нет ли у вас, доктор Зорге, каких-либо заявлений? — в соответствии с инструкцией спросил полковник Нагата.

Зорге посмотрел на него и вдруг неожиданно для всех засмеялся…

Равенсбург, поверьте, слышать этот смех, полный презрения и высокомерия, было просто страшно!

— К черту все! — крикнул Зорге так громко, что вены вздулись на его лбу.

В этот момент палачи подскочили к нему, быстро обвили веревкой тело вместе с руками и накинули на голову черный колпак… Нагата подал знак, и один из палачей резко опустил рычаг на стене. Люк под ногами Зорге с глухим скрежетом открылся… Что было дальше, вам нетрудно себе представить.

Когда окончилась длившаяся восемь лет война, а вместе с ней и военная диктатура, так долго господствовавшая в Японии, люди начали постепенно привыкать говорить свободнее и более открыто делиться своими мыслями.

Все чаще и чаще стали высказываться сомнения относительно казни доктора Зорге и правильности того, о чем с

266

267

такой убежденностью рассказывал Равенсбургу советник Кацуко. Было немало людей, которые не только с удовольствием слушали таинственные истории и верили быстро распространявшимся слухам, но и, рассуждая по законам логики, приходили к выводу, что доктор Зорге еще жив. Даже преемник германского посла в Токио, человек очень трезвых суждений, до сих пор считает, что величайшего разведчика второй мировой войны постигла иная судьба, ибо просто повесить его было бы по меньшей мере глупо.

Сомнения в подлинности смерти Зорге основаны действительно на весьма поразительных фактах. Незадолго до 7 ноября 1944 года, объявленной даты его казни, для него был изготовлен новый зубной протез. При всей таинственности, которой было окутано дело Зорге, в тюрьму Сугамо был приглашен известнейший токийский врач-протезист профессор Такасака. Ему было заказано сделать для европейского арестанта вставные челюсти. Такасака лично видел Зорге, но разговаривать с заключенным ему не пришлось.

По описанию внешности этого необычного пациента, которое позднее дал Такасака, речь могла идти только о докторе Зорге. Он на самом деле попал в 1937 году в катастрофу, потерял все зубы и с тех пор носил искусственные челюсти, которые время от времени приходилось менять.

Профессору Такасаке, которому было дано задание изготовить протезы самого высокого качества, был выплачен гонорар из государственной казны. Поэтому те, кто не верит в подлинность смерти Зорге, считают невероятным, чтобы иностранному разведчику дарили зубы лишь для того, чтобы дать возможность блеснуть улыбкой перед своими палачами.

Сразу же после ареста Зорге его квартира была тщательно обыскана и опечатана. За все время, которое Зорге находился в тюрьме, не замечалось, чтобы кто-нибудь заходил в его дом, и лишь однажды, когда профессор Такасака работал над протезами для Зорге, с дверей были сняты печати и оставшиеся в квартире вещи описаны. Все костюмы, принадлежавшие Зорге, были уложены в чемоданы и куда-то увезены. Вслед за этим в дом вернулись те же люди и начали искать по списку книги, а точнее, словари и справочники, которыми обычно пользовался Зорге во время работы. Только после этого вся оставшаяся обстановка была распродана, а дом снова сдан внаём.

Незадолго до опубликования официального сообщения о казни дом Зорге на побережье в Фунабаси, до этого стоявший совсем заброшенным, был заново отремонтирован, расширен, вокруг него появился забор, огораживавший большой участок.

Старую служанку Зорге, которая, прежде чем выбраться на свободу, прошла через бесконечные допросы, полицейская машина привезла обратно в Фунабаси. Старуха поселилась в доме своего прежнего хозяина. Когда ее спрашивали, что она там делает и у кого работает, японка давала сбивчивые, противоречивые ответы. Но ее ежедневные покупки давали основания предполагать, что она снова работает у какого-то одинокого человека. Две или три любопытные женщины, которым не хватало своих домашних хлопот, попытались было пойти за ней и наконец выведать, у кого же она работает, но были остановлены полицейским чиновником в штатском. Дюжий страж не особенно почтительно посоветовал им немедленно идти домой и к старухе больше не приставать.

Что касается рассказа советника Кацуко, то по своему содержанию он, конечно, по всем пунктам совпадал с той процедурой казни, которая существовала в тюрьме Сугамо. В этом нет сомнения. И все же каждый человек, хорошо знакомый с обстановкой, царившей тогда в Японии, не может не задуматься над тем, что это был всего лишь рассказ. К тому же в то время еще не было какого-либо убедительного повода к тому, чтобы нарушить молчание о судьбе Зорге, столь тщательно хранимое до сих пор свидетелями его казни. И все же мысль о том, что советник рассказывал эту историю по специальному заданию, может быть, не так уж и далека от истины. После своего посещения Равенсбурга Кацуко почти дословно пересказал ее еще нескольким лицам и опять с такой же готовностью. Не исключено, что определенные органы были весьма заинтересованы в распространении такой подробной, а поэтому кажущейся наиболее правдоподобной версии о смерти Зорге, особенно в тех кругах, где его хорошо знали.

Выдвигается еще одна причина, возможно, заставившая сохранить доктору Зорге жизнь: японцы сами были не прочь использовать его исключительные способности для своих целей. Зачем же отправлять в вечную ночь такую одаренную голову, если она может еще принести пользу им самим, то есть японцам?

Тогда встает и другой вопрос: неужели японцам

268

269

понадобилось три года для того, чтобы понять целесообразность использования попавшего к ним в руки иностранного разведчика в своих целях?

Таким образом, как у этого аргумента, позволяющего предполагать, что Зорге жив, так и у многих других доводов, отрицающих это предположение, есть свои основания и объяснения.

Зубные протезы, хорошее обращение, нормальное питание и даже возвращение одежды и книг, видимо, говорят за то, что японцы готовили Рихарда Зорге для обмена и из пропагандистских соображений хотели представить его по возможности в лучшем виде. Это, однако, не доказывает, что он на самом деле был обменен. Переговоры об обмене, видимо, окончились безрезультатно, ибо та страна, которой японцы предлагали Рихарда Зорге, не захотела дать за разведчика-двойника соответствующую компенсацию. В таких случаях, как везде и всегда, ничего не остается другого, как привести в исполнение вынесенный ранее смертный приговор.

Что касается ремонта и обнесения забором дома на побережье в Фунабаси, то и этот факт не может служить достаточно веским аргументом, способным убедить в том, что Зорге остался жив. Во время войны немало домов — особенно домов, особняком стоящих на берегу моря, — использовалось для самых различных секретных целей. И если бывшая служанка Зорге действительно работала в этом доме, то это могло стать возможным потому, что она, безусловно, находившаяся под полицейским надзором, была хорошо обучена ведению немудреного хозяйства этого примитивного дома.