Дело

Не скандировала имен одна лишь миссис Найтингэйл. Миссис Скэффингтон не преминула спросить ее, знает ли она таких-то?

— О нет, — ответила миссис Найтингэйл, невозмутимо глядя на нее своими выпуклыми глазами.

А таких-то и таких-то?

— Откуда же мне их знать, — превесело ответила миссис Найтингэйл, — мы тогда жили на узловой станции Клаффам.

— Да что вы? — По голосу миссис Скэффингтон можно было понять, что в ее представлении узловые станции существуют только для того, чтобы проезжать мимо них в поезде. Затем она оживилась — Но тогда вы, возможно, знаете таких-то? У них был в Старом городе чудесный старинный особняк.

— О нет, мой отец там жить не мог. Это же было еще до того, как мы начали богатеть.

Том расхохотался. Вскоре после этого он незаметно удалился. Увидев, что я иду следом и почти уже нагнал его на булыжной мостовой, он вызывающе сказал:

— Хэлло, Люис! Я и не знал, что вы тоже собирались уходить.

Я только-только подоспел, чтобы не дать ему ускользнуть на территорию колледжа через боковую калитку, от которой у меня не было ключа. Вместо этого мы пошли вдоль забора. Когда мы проходили под фонарем, я увидел его глаза — ярко-голубые, упрямые, мятежные.

— Что вы делали сегодня перед чаем? — спросил я.

— То есть как что я делал?

— Я заходил к вам наверх. Хотел поговорить с вами.

— О, я был очень занят. По-настоящему интересной работой. И для разнообразия делал ее с удовольствием.

— Приятно это слышать…

— Ханна не дает мне дохнуть — требует, чтобы я писал. Ведь вы знаете, какая она. Но заметьте, Люис, я и так пишу больше, чем кто-либо из моих сверстников…

Он пытался перевести разговор на научные достижения молодых историков. Я прервал его:

— Вы знаете, о чем я хотел поговорить с вами? Не так ли?

— Вам не кажется, что с меня довольно этих разговоров?

— А кто говорил с вами?

— Ханна, конечно! Она утверждает, что я веду себя как настоящий скот.

До сих пор я не знал, что она открыто принимает в этом участие. Замечание было как раз в ее стиле. Неужели она недооценивает его характер, подумал я. Мне казалось — сейчас, возможно, это стало уже более очевидно, — что он влюблен в нее. Ханна, конечно, могла вообразить, что убедить его проще простого. На деле же, при всем непостоянстве своего характера, он был невероятно упрям. Чем сильнее начинали нажимать на него, тем неприятнее и тверже становился он.

— Мне кажется, что в данном случае вы изменяете своим принципам.

— Очень жаль, что вы так думаете.

— Мне всегда казалось, что там, где дело идет о человеке, вы стараетесь быть беспристрастным.

— Очень жаль, что в данном случае у вас с вами взгляды не совпадают. Поверьте, мне очень жаль. — Он сказал это враждебно.

— Послушайте, почему бы вам спокойно и здраво не обсудить этот вопрос — лучше всего с Мартином?

— У меня нет ни малейшего желания обсуждать этот вопрос с Мартином. Он лишь повторит мне все то, что сказали вы и что говорит Ханна, только в десять раз хуже.

Мы подошли к колледжу. Том заметил автобус, замедлявший ход у остановки.

— Дело в том, — сказал он, направляясь к нему, — что мне придется съездить к одному студенту. Он нездоров, и я обещал зайти к нему позаниматься. Может, увидимся в столовой? Как вы на это смотрите?

Я ни минуты не рассчитывал увидеться с Томом в столовой после его мнимого посещения студента. И действительно, когда я пришел в профессорскую, оказалось, что на листе обедающих записано всего лишь шесть человек; один из них был старый член колледжа, профессор, который приехал в Кембридж на субботу и воскресенье. Из обедавших в клубе в этот вечер членов совета трое были молодые люди, согласием которых Мартин уже заручился. Четвертый был старый Уинслоу. У него был приступ радикулита, и он буквально из себя выходил, что мало способствовало обычной непринужденности разговора. Все мы шестеро сидели, как наказанные, с одного края профессорского стола.

Уинслоу еле отвечал на вопросы, молодые люди испуганно жались. Что же касается бедного профессора, пожелавшего совершить паломничество в свой старый колледж, то та его долю выпал безрадостный вечер.

Где-то в нижнем этаже студенты-выпускники подняли галдеж. Уинслоу встрепенулся.

— Чему мы обязаны этим странным представлением? — спросил он.

Кто-то предположил, что, команда колледжа выиграла кубок рэгби.

— Никогда не мог понять, почему мы должны носиться со всякими олухами. Занимались бы лучше какой-нибудь достойной физической работой! — Уинслоу смерил взглядом старого профессора. — Прошу прощения, может быть, и вы когда-нибудь отдавали дань этому времяпрепровождению.

Старому профессору пришлось сознаться, что да, он отдавал. Уинслоу воздержался от дальнейших комментариев.

После обеда, когда мы вернулись в профессорскую, Уинслоу объявил, что вина он, пить сегодня не может; для него оно — яд.

— Яд, — повторил он. — Однако пусть это вас не останавливает.

Но нас это остановило. Мы сидели, объятые печалью. Уинслоу повесил голову, словно изучал отражение кофейной чашки в полированном палисандровом дереве; двое молодых ученых разговаривали вполголоса.

Покинув погруженную в унылое молчание комнату, я отправился к Мартину и добрался туда так рано, что он решил, что у меня обязательно должны быть новости. Я сказал, что никогда еще не проводил дня так бездарно. Выслушав мой рассказ, Мартин улыбнулся с дружеской издевкой.

— Ладно, — сказал он, — у меня для тебя есть еще одно последнее развлечение. Мы приглашены в гости к соседям — к Г.-С.

Я выругался и попросил избавить меня от этого.

— Он обещает угостить нас хорошей музыкой.

— Мне от этого не легче.

Мартин улыбнулся. Он знал, что я страдаю полным отсутствием слуха.

— Ничего не поделаешь, — сказал он, — идти нужно.

Мартин слишком трезво смотрел на вещи, чтобы надеяться склонить на свою сторону Кларка. Но он предпочитал проверить на практике то, что знал в теории. «Забудь о гордости, забудь об усталости! Никогда не отступай в сторону из гордости». В такой борьбе, как оба мы великолепно знали, это было основным принципом.

Дверь, соединявшая квартиру Мартина со второй половиной дома, не была заделана наглухо; Айрин отперла ее, и мы оказались во владениях Кларков. Этот переход очень напоминал переезд из Италии в Швейцарию. Даже коридор в их половине блистал чистотой; в гостиной царил безупречный, ослепительный порядок, возможный только в домах, где нет детей. Кларк с трудом поднялся нам навстречу, но пока он стоял, губы его кривились от боли в парализованной ноге, и вскоре Ханна помогла ему снова сесть в кресло.

Нас ждало кофе с австрийскими булочками. Оба они, и Кларк и Ханна, с облегчением вздохнули, когда мы отказались от виски. Кларк был гостеприимен, он любил выставить на буфете батарею бутылок, но отделаться от благочестивых заветов Общества трезвости, членом которого состоял в юные годы, он так и не мог. Что же касается Ханны, то даже после двадцати лет жизни в Англии она твердо верила в бесстрастие англосаксов и в их склонность к алкоголизму.

— Восторг! — сказала Айрин, пережевывая булочку и искоса поглядывая на Ханну. Голос у нее был озорной. Не передразнивала ли она Тома Орбэлла?