Демидовы

Курляндцы торопливо поднимались следом, заспешили к выходу.

— А-ах, Ксю-ушка! Вот ты где, стервь! — орал инвалид. — С иноземцами винище хлещешь, а мной требуешь!

Ои крепко ухватил ее за косы, Ксюшка взвизгнула. Курляндцы бросились выручать «даму», завязалась драка.

— Идиоты, — поморщился Бирон.

Полетел на пол один офицер, рухнул второй, тяжеленный стул полетел в голову инвалида, но тот пригнулся, и стул ударил в стену. В кабак вернулся Акинфий, улыбнулся.

— Кончайте скорей с этим сумасшедшим, Ульрих! — крикнул по-немецки Бирон. — Догоняйте молодого!

У Ульриха из носа текла кровь. Он выхватил из ножен шпагу, и не сдобровать бы инвалиду, если б Акинфий не успел выбить шпагу из руки курляндца. А потом Акинфий шагнул к инвалиду и сильным ударом свалил его с ног. Тот упал в угол и тут же захрапел, раскинув руки.

… Группа курляндцев, гомоня, вывалилась на крыльцо. Крытый возок с Григорием давно миновал ворота и черной точкой мелькал на заснеженной дороге. Курляндцы торопливо отвязывали коней, прыгали в сёдла…

Бирон и Акинфий медленно вышли из кабака, поднялись на второй этаж, где были нумера для постояльцев. Акинфий пропустил в комнату Бирона, плотно прикрыл дверь.

— Я привез, сколь обещал.

— В твоих рублях? — усмехнулся Бирон.

— В гульденах. Золотом…

Бирон, не скрывая удивления, наблюдал, как Акинфий вытянул из-под кровати и грохнул на стол толстый кожаный мешок. Мешок лопнул от удара, и на стол брызнули струей золотые монеты.

Все пятьдесят тысяч… в гульденах?

— Семьдесят, — отвечал Акинфий. — Ты же семьдесят просил?

— Да, да, — несколько сконфузился герцог. — Семьдесят—

— К тебе дело есть, герцог. Для империи выгодное. — Акинфий платком вытер губы. — По России множество народа не платит подушной подати.

— Да, — подтвердил Бирон, — недоимки — это ужасно…

— Сколько тебе хлопот от этих недоимок. Людей на дыбе пытать, плетьми драть… Берусь за всю Россию подушную подать платить! Сдавать ее тебе буду лично, герцог.

— Что взамен? — серьезно и по-деловому спросил Бирон.

— Упроси государыню, чтоб отдала по империи все соляные варницы да соляные рудники. И цену на соль я сам назначать буду. Не бойся, до соляного бунта не допущу.

— Надо подумать, — сказал Бирон.

Всадники нахлестывали коней. Снег летел из-под копыт. Они медленно настигали возок, кативший по дороге…

— И все же, Демидов, ты чеканишь фальшивую монету, — говорил Бирон. — А за это — наказание страшное.

— Сильно фальшивую? — неожиданно спросил Акинфий.

— Не понимаю…

— Я говорю, в монетах много серебра не хватает?

— Да нет, — смешался Бирон. — Серебра в них даже больше.

— Тогда какие ж они фальшивые?!

Курляндцы настигли возок, окружили. Полетел с козлов возница. Из распахнутой дверцы выволокли Григория.

— Есть, мой друг, указы государя Петра, — продолжал Бирон. — Утаивание драгоценных рудников грозит смертью. Так что открыл бы рудник, Акинфий Никитич. Одному мне. Я бы это серебро в интересах империи… И только половину.

— Ложные доносы герцог, — скучным голосом отвечал Акинфий. — И в глаза никакого серебряного рудника не видел.

— Лучше, Демидов, отдать половину, чем… поплатиться всем.

— Я бы отдал, герцог, — развел руками Акинфий. — Только где она, эта половина?

А на Урале готовились принимать плавку из новой домны. Надрывались подмастерья, раздувая громадные мехи, обливались потом.

Старый мастер Гудилин, покусывая ус, выжидал. Подошел швед Стренберг с сыном. Гудилин недовольно покосился на них, буркнул:

— Чего тебя черти принесли?

— Иоганн хочет видать, как работает кароший железный мастер, — примирительно улыбнулся Стренберг,

— Кароший, кароший, — передразнил Гудилин. — А себя небось ошен-ошен карошим считает! — Он надел рукавицы, взял в руки тяжелый багор, крикнул двум подмастерьям: — Ванька! Степка! Готовьсь!

— Фома Петрович, позволь мой Иоганн помочь тебе? — спросил Стренберг. — Он ошен хотель. Он говорит, ты лютший мастер у Демидофф!

— Их в дверь гонишь, а они в окно, — усмехнулся Гудилин. — Мою Глашку заполучить хотят! — Гудилин глянул на Иоганна, рыкнул: — Ну, бери ковш у Степки, чего вылупился?

Иоганн метнулся, перехватил у Степки ковш, встал рядом с леткой. Гудилин ударил в нее острием багра раз, другой, и брызнула белая, огненная струя. Напор ее был так велик, что разворотило летку и огненный металл брызнул во все стороны.

— Береги-и-ись!

Люди бросились в стороны, и только Иоганн замешкался. Старый мастер успел кинуться к подростку, загородил грудью, всего на мгновение опередив расплавленный металл. Белая струя ударила старика в спину, опрокинула навзничь. Истошно закричал Иоганн, пытаясь оттащить Гудилина в сторону. Ему на помощь бросились Стренберг, подмастерья.

Гудилина облили водой, положили на разостланные армяки. Слышно было, как Стренберг яростно кричал на сына по-шведски.

— Не кричи ты, Карлыч, — слабым голосом произнес Гудилин. — То я виноват. Руды много заложил, пожадничал. А мальчонка тут не при чем. К сроку хорошим плавильщиком будет. На Глашке пущай женится… — Старый мастер хотел еще что-то сказать, но силы оставили его.

Утром в пустом трактире, в углу, сидел мрачный с похмелья инвалид.

— Что, дядя, тяжко? — весело спросил, войдя, Акинфий.

— О-ох…

— Эй, малый! — позвал Акинфий. — Водки!

— Милостивец… Спаси тя Христос, но лучше медовухи. Водку с утра не приемлю.

— Медовухи, малый!

Принесли штоф и чарку, инвалид налил подрагивающей рукой, осторожно поднес, разинул волосатую пасть и опрокинул содержимое чарки. Затряс бородой, выпучив глаза, и тут же налил вторую, выдохнул, погладил грудь:

— Зовут меня Егорий Кулебака, может, слыхал?

— А я Акинфий Демидов с Урала. Не слыхал?

— Глянь-ка, — Кулебака, не ответив на вопрос, показал на окно. — Не твои лошади пустые вернулись, Акинфий Демидов?

Акинфий кинулся к окну, кулаком вышиб бычий пузырь и увидел, как в ворота станции входит его лошадь, волоча за собой смерзшиеся обрывки упряжных ремней.

…Там, где дорога спускалась в лесистый овраг, стоял, накренясь, дорожный возок. Снег вокруг был истоптан конскими копытами, темнели замерзшие пятна крови. У колеса лежал мертвый возница.

— Шпагами забили, — сказал Кулебака. — А с кем это ты вчера винище трескал?

— Бирон… герцог… — Акинфий был растерян и подавлен.

— Это который хахаль государыни?