Демиургия (сборник)

– Но ведь там убивают! – в слезах громко, но в то же время как-то приглушенно сказала она, не отвечая на вопрос председателя.

– И что? У меня тоже сын служит в действующей армии, в инфантерии капитан по интендантской части, – не без гордости он ей ответил. – Я же не требую его возвращения. Сейчас у страны трудные времена, Австрия и Германия хотят захватить Россию, стране нужны солдаты, без них – никак. Ладно, ты грамотна? – спросил он, объяснив, по его мнению, смысл войны и набора солдат в армию.

– Нет, но сыночек у меня грамоте обучен, вот, он мне письма пишет, – и она, достав из своего кулечка сложенный вчетверо исписанный лист, с любовью, очень аккуратно расправила его, и положила на стол.

– Что это? Убери свои бумажки, если неграмотна – иди к регистратуру, он все укажет, где крест поставить тебе положено.

– Неужели никак нельзя там, чтоб вернуть мне сына, одна я старая уже, да и ему безопаснее будет? – она уже вставала со стула, но не могла потерять надежды.

– Что безопаснее, у юбки держаться? Он не маленький, чай не убьют. – Он показал ей жестом, чтобы она ушла, а сам принялся за бумаги и кликнул секретаря.

III

Выйдя, крестьянка, не заходя к регистратуру, пошла к выходу из управы, пройдя через деревню, она вышла в поле, и, не сдерживая слез, все думала, о сыновьях, о тяжелой судьбе своей, о председателе, о том, что сын давно не пишет…

Идти ей было семь верст до своего села, и много думала она. А, придя домой, упала на колени и заплакала, заплакала так, что ей время казалось бесконечным, она ничего не могла поделать со своей судьбой, и оставалась ей только горько плакать…

IV

А в это время, в маленькой землянке, в Барановичиских окопах, солдат Павел Масов писал матери письмо:

Дорогая, любимая матушка

Вот уже два месяца мы ничего не делаем, живется нам хорошо, даже уютно. Мы, со л даты, очень дружны между собой. Да и офицеры к нам очень хорошо относятся. Кормят сытно и вкусно, почти как дома, но, конечно, не так вкусно, как у тебя. Жалко, что ты не можешь мне писать. Мне кажется, что соседей зовешь ты слишком редко. Ты что, стесняеш ь ся что ли? Ладно, не обижайся, пожалуйста, это я так, шучу. Скоро, говорят, разобьем немца и выиграем войну. Вот, солдаты шутят, что нам и воевать-то не приходится. Лежим, да существуем, а враг как-то сам собою уничтожается. Ты не грусти. Вон, у тебя там Андрюшка есть, с ним разговаривай, он ведь у нас умный, в городе жил, читает много, передавай ему привет от брата-солдата. Маруське тоже передавай привет, скажи, чтоб не шалила, приеду – женюсь. Я часто о ней думаю здесь. Как там она? Не знаю, сколько еще будем здесь лежать, но мне перемен не хочется, все равно ничего не делаю, а так еще погонят куда-нибудь, а ты пехай. Тут у меня новые знакомые появились – пулеметчики из второй роты. Косят людей сотнями, а в общении – добрые-добрые, как котята, вообще очень приятные люди. Тут много всякого народа, есть и земляки мои – ярославцы, главное, как услышу, окает кто-то, все, пойду поздороваюсь, поболтаю.

Тут деньги выплачивают, я тебе пришлю, немного, все не пришлю, самому нужны, да и говорят тут люди умные, читают которые, что скоро деньги все обесценятся, это значится, их больше станет, а купить на них меньше можно будет. Служат все с удовольствием, командование у нас умное, образованное, тут послужишь полгодика и сам немного понимать начнешь, что тут творится. Со всеми у нас общение хорошее, все уважают друг друга. У меня заканчивается листок, а больше писать не положено, чтобы почтмейстер не запутался, у нас положено: солдатам – листик, офицерам – конверт, и туда сколько угодно можно написать. Ладно, пока, не грусти, всем передавай привет. Извини, что как-то накалякал так, но вот так вот я пишу, по-другому не умею.

Целую, люблю твой сын, солдат Паша Масов

V

Естественно, он не мог написать о том, что в армии процветает офицерский произвол; о том, что кормят солдат через раз, и то, погано; о том, что командование не считает солдат, и может в одном месте положить их сотнями, а в другом ослабить фронт, и положить еще сотню, чтобы заделать брешь; о том, что он уже не видит смысла и конца этой войны, что офицеры открыто перлюстрируют письма, что уже двоих в их полку расстреляли за социалистическую пропаганду, что за малейшее нарушения полагаются наказания, которые у нормального человека вызывают ужас. Не мог. Конечно, не мог он написать и о том, что завтра он идет на вылазку, сопутствуемый тремя такими же людьми, как и он, что немецкий патруль заметит их и откроет огонь, что его ранят, затем убьют, что это его последние слова, какие он напишет на этой земле, а его предсмертный крик будет настолько тихий, что услышат его только в одном месте, за тысячу верст от линии фронта, в маленьком доме на краю села.

Утро

Когда у тебя будет все, тебе нужно будет только одно. Чтобы бы оставалась мечта, которая не исполнится.

Император Воинственный Предок из величайшей из династий Хань еще спал крепким сном владыки Поднебесной, когда слуги уже проверяли, сколько воды скопилось на священном столбе Чун, на котором была расположена золотая чаша императора, к которой нельзя было прикасаться никому, кроме слуги Ли Бао – которого ввел во дворец младший сын владыки Поднебесной Лю Фулин, после отца правивший под именем Сяочжао-ди. Еще звезды видели небесную землю, когда император первый раз открыл глаза.

«Еще рано. Даже для меня. Тем более для меня» – подумал Император Воинственный Предок, и вновь закрыл глаза, обняв руку своей наложницы – прекрасной Чжао. Она не заметила этого и продолжала сладко спать и видеть свои женские сны о верности господину и мужу до гроба.

– Хо! – крикнул Ли Бао сверху, со столба Чун, – росы почти нет. Сколько еще времени осталось?

Хо, второй слуга и друг Ли Бао, посмотрел на восток, где ночь начинала сменяться сумерками утреннего мига.

– Около полутора-двух часов, Ли. Подождем, сейчас будет время влаги с морей.

Хо знал, что перед самым рассветом ветер гонит в это время влагу и дожди с Желтого моря, на короткое время очищавшегося от пыли и своего желтого цвета и становящимся морем цвета моря. На эту влагу и была надежда у Хо и Ли Бао.

И действительно, подул ветер, Хо и Ли Бао повернулись лицами к нему и смотрели, как туман тихо, почти незаметно движется навстречу императорскому дворцу, скрывая в своем бесконечно молочно-белом потоке стебли бамбука и дома в низине города.

– Вот идет наш дойный скот. Который подоит себя сам. – пошутил Ли Бао.

Хо не ответил Ли, он только зажмурил глаза и поежился от окружающей его сырости. Спать не хотелось, только и утра не хотелось. Так можно было сидеть в тишине в тумане и смотреть на восток, где, казалось, рождалось время.

Тем временем в спальне императора прекрасная Чжао открыла глаза и полным верности взглядом смотрела на своего господина и повелителя, своего полубога – Императора Срединной Империи У. Шальная мысль промелькнула и сразу исчезла в голове наложницы, что лишь она одна из женщин всего мира может славиться тем, что имеет своего полубога. Но мысль была слишком опасной, от нее необходимо было отделаться, что она и постаралась сделать. Не отрываясь, она продолжала смотреть на самого могущественного человека в мире.

Император У не открыл глаза.

– Знаешь, чего я хочу, Чжао? – спросил он.

– Чего, о мой властелин?

– Я хочу жить вечно. Я не хочу умирать. Я, император Воинственный Предок из величайшей из династии Хань, хочу быть так же велик, как великий Желтый Император Хуан-ди, который был первопредком всех жителей нашей империи. Ты знала это?

– Нет, мой господин.

– Я тоже хочу жить всегда. Еще не все племена подчинены моей власти, а мне уже за 60. Еще не все дрогнут от моей руки. Но я знаю, если получится, если мой дух будет тверд на своем пути, если небо будет благосклонно ко мне, то золотая чаша на столбе Чун дарует мне бессмертие, чтобы вершить великие дела во славу Империи Хань.