Демократы

— А пока, милостивые государыни и государи, до свидания, — закончил он.

— Вы могли бы сказать нам это и раньше! — крикнул кто-то.

— Нужен он мне!

— Величество!

Желка в ответ на вопрос Ландика, придут ли дамы завтра, с кислой миной протянула:

— Вряд ли.

— Приходи, Желочка, — умолял он, — ведь такие короли приезжают в республику раз в сто лет. Он может влюбиться в тебя.

— В Пештянах таких полно… К тому же в шесть утра я занимаюсь гимнастикой по радио.

— Пропустишь разок.

Желка опять высунула язык:

— Спасибо. Убеди вот остальных дам.

На другой день ровно в восемь пароход прибыл, но король еще спал.

Ландик вместе со всеми ждал, что спустят трап, и в такт ударам сердца повторял про себя речь: «Вотв мажестэ, лё гван вуа дэзэн… Канну тув нон лё глоб…»

Трап не спускали, и на палубе никто не появлялся. Лишь около десяти вышел какой-то господин в белой фуражке с золотыми шнурками, с большой трубой в руках.

«Начинается, — подумал Ландик. — «Вотв мажестэ, лё гван вуа дэзэн», — вспоминал он, шевеля губами. — Чего ж он не идет? Что это за труба?.. «Канну тувнон…»

Господин на палубе, приложив рупор ко рту, сказал на чистом чешском языке, что его величество спит и на берег не сойдет, а изволит следовать прямо в Вену.

Ландика словно обухом по голове ударили. На него нашло затмение, он сложил руки рупором и вместо приветственной французской речи закричал по-словацки, выразив чувства всех ожидавших:

— Ты осел!

Громкое «живио», «наздар» и «слава» заглушили это сердечное словацкое приветствие. Оркестр заиграл туш (Пихик решил, что торжество начинается). Господин с рупором несколько раз низко поклонился.

Ландик почувствовал, что он олицетворяет Республику.

— Это — оскорбление республики, — возбужденно объяснял он Желке.

Она, смеясь, взяла его под руку.

— Ты хорошо ему сказал! А теперь пойдем в «Берлинку» {79} пить шоколад.

— Пойдем.

Букет разделили между дамами. Дали цветов и девочке — она расплакалась. Ландику тоже досталась гвоздика. Предложили было и Йожке Пихику, но он отказался:

— Мне этого мало!

Однако взял цветок, когда его уверили, что за туш заплатят.

79

«Берлинка» — фешенебельное кафе.

В «Берлинке» всех ждала сенсация.

В «А-Зете» {80} сообщалось, что индийскому королю была устроена торжественная встреча. От имени Словакии краткой, но вдохновенной речью его приветствовал государственный советник Ландик. Собравшиеся горожане восторженно аплодировали и кричали «ура». Дамы в национальных костюмах забросали индийского набоба и короля цветами. Растроганный король благодарил и приветствовал всю Словакию. В конце статьи было сказано, что наш популярный государственный советник Ландик заслужил медаль сиамских близнецов.

80

«А-Зет» — дешевый бульварный листок, издававшийся в Братиславе.

— Ох уж этот наш молодой редактор, — сказала Желка. — Вечно он торопится. Ну что ж, поздравляю тебя со званием государственного советника и с медалью.

— А речь?

— И с блестящей речью, произнесенной по-французски.

Таким образом доктор Ландик сразу же по прибытии в Братиславу попал в газеты.

Другие теряются в этом городе, как орех в мешке. В самом деле, что такое один орех? А Ландик не затерялся в мешке, он оказался сверху. Из газет он попал в секретариат краевого управления, где собирали газетные вырезки с сообщениями обо всех чрезвычайных происшествиях, а оттуда — и на глаза президенту. (Наряду с прочими бумагами пан президент читал и вырезки, которые для него наклеивались на отдельные листы.)

Имя Ландика привлекло внимание президента, и он спросил председателя президиума:

— Это тот самый Казанова, у которого была связь со служанкой?

— Да.

— Молодец. Способный малый.

— И усердный, охотно берется за любое дело: коллега Шкврнитый им не нахвалится.

— Тогда возьмите его в секретариат.

Так доктор Ландик попал в эту святая святых, в это учреждение над учреждениями, где собраны сливки самых достойных людей, — они дирижируют, контролируют, администрируют и ответственны за все: одних чиновников карают, других повышают в звании, третьих увольняют или награждают.

Одной из служебных обязанностей Ландика стало чтение газет «Руде право», «Право лиду» {81} и «Роботник». Он вырезал заметки с жалобами на отдельные учреждения, сообщения о различных административных злоупотреблениях, беспорядках и несправедливостях, чинимых в отношении рабочего люда, и приобрел тем самым политический вес.

Но Ландик преуспел не только на служебном поприще. Он опять подружился с Желкой, которая убедила родителей приглашать его к обеду как родственника — сначала по воскресеньям, а потом и по четвергам. К нему прониклась симпатией вся семья, а особенно — бородатый доктор Петрович, который, как депутат, считал его коллегой по краевому управлению, а как доктор права — коллегой по докторскому званию. Он шутливо говорил: «Яничек, ты мой коллега в квадрате!» Он обещал Ландику замолвить за него словечко перед президентом, а при случае — и перед министром, чтобы ему не пришлось сидеть в комиссарах вечно.

81

«Руде право» — центральный орган коммунистической партии Чехословакии; «Руде право» начало выходить в 1920 году как газета чешских социал-демократов левого крыла, «Право лиду» — орган чешской социал-демократической партии.

Желка ввела Ландика в дамское общество, и он стал популярным его членом. Когда о нем заходила речь, обычно говорили:

— Это тот, из секретариата!

Если этого было недостаточно, поясняли:

— Ну «индус».

— А, «индус».

И всем становилось ясно, о ком идет речь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Пузырь лопнул

Прошел сентябрь, радостный, солнечный и теплый, как холостяк. Весь месяц на небе ни облачка. Гигантская золотая птица — солнце — с каждым днем улетала все дальше на юг, исчезая в медно-красном костре заката. Деревья и луга были еще зелеными. Цвел лиловый безвременник, кое-где встречался запоздалый поповник. От обилия ягод кусты шиповника и боярышника казались красными, а терновника совсем синими. Краски сохраняли еще свою яркость. Но на разрытых полях стояли только мешки картошки. Всюду резали кукурузные стебли, над полями разносился дым — это на межах горели костры из картофельной ботвы, стеблей и листьев кукурузы… После захода солнца на горизонте долго пылала раскаленная красная полоса, а над ней в бледно-зеленом небе белел месяц, словно матовый абажур лампы, которую зажигали наступающие сумерки, а ночь выкручивала фитилек, чтобы она светила вовсю. По ночам в воздухе уже чувствовалось холодное дыхание осени. Невольно приходило на ум, что наступают холода — восемь — десять долгих месяцев. На сердце становилось тоскливо.

Возможно, что и от умирания природы Аничку охватывала грусть, когда она смотрела из окна кухни на поля, простирающиеся за розвалидовским огородом. Печь дышала теплом, и ощущать его было приятно, не то что летом, когда кухонная жара бывала неприятна, хотя все остальное было очень хорошо. По крайней мере весь месяц, когда хозяев не было… И потом… Аничке казалось, что и ее лето уходит с этим летним теплом, которого жалко, до слез жалко…

«Хоть бы открытку какую прислал», — думала она.

Аничка! Не жди открытку! А если и получишь ее, не придавай этому значения. Не задумывайся, а то у тебя пригорит заправка и рассердится твой хозяин, директор Розвалид, к которому ты опять вернулась — с тайной надеждой, что найдешь в Старом Месте милого пана доктора. Ты тогда не простилась с ним, и это грызет тебя теперь, как нечистая совесть. Ты уже не застала доктора. Он уехал. Его нет. Ты не взяла и минутки счастья, когда достаточно было только протянуть руку.

Твое счастье подхватил городской вихрь и унес его.