Демонолог

Но когда Лоуренс замирает в полной неподвижности и отец поднимает глаза, у меня не возникает никаких вопросов по поводу того, о чем свидетельствует этот взгляд его выпученных глаз. О торжествующей ненависти. О самовосхвалении, о восторге по поводу собственных свершений, сопровождающем отнятые одним ударом три жизни.

Да, это мой отец – тот, кто удерживает Лоуренса под водой, но в действительности это только тело моего отца. Пока я наблюдаю за ним, его лицо меняется и демонстрирует сущность, которая сидит у него внутри. Угловатый череп. Тонкий, как игла, подбородок. И скулы – слишком широкие, слишком высокие – выступающие из-под кожи. Так на самом деле выглядит Безымянное. Морда Велиала.

Но злоба и гнусность демона не была удовлетворена даже этим.

Он отпустил отца, и я видел, как тот возвращается в собственное обличье. Как смотрел вниз, на то, что он сделал, как потом смотрел на меня.

Это мой отец. Уже не Велиал, не злобный дух. Это мой отец – тот, что смотрел тогда в глаза своему младшему сыну и говорил ему то, что думал на самом деле, истинную правду, из самого сердца.

Это должен был быть ты.

А потом из тьмы раздается голос О’Брайен. Крик издалека:

– Дэвид!

Я бегу назад тем же путем, что пришел сюда. Это не более пары сотен ярдов, но на обратном пути они кажутся длиннее, а позади волны реки шлепают о берег, и под ногами что-то булькает и хлюпает. Сердце – комок боли, и она лезет наружу, протискиваясь меж ребер.

Снова голос Элейн. Теперь слабее. Не совсем крик, совсем не крик, скорее пустое эхо:

– Беги!

Что это? Она зовет меня быстрее бежать к ней или, наоборот, предупреждает об опасности, велит бежать прочь? Неважно, не имеет значения. Велиал уже здесь, я точно это знаю. Я уже однажды видел это. Но отчаянный призыв подруги освободил меня – по крайней мере на данный момент – от влияния этого демона.

Когда я выбираюсь из зарослей и поднимаюсь вверх по склону, то первым замечаю фургон. Белый, новенький. Взятый напрокат. На переднем бампере – номерной знак провинции Онтарио. Слоган: «ВАМ ПРЕДСТОИТ СДЕЛАТЬ НАСТОЯЩЕЕ ОТКРЫТИЕ». Он едва виден за углом домика, он припаркован впереди «Мустанга». Потом я вижу О’Брайен. Она лежит в проеме задней двери, ее голова неудобно пристроилась, прислонившись к деревянной дверной раме, а остальное тело раскинулось на досках террасы. Ноги ее дергаются в судорожных рывках. Язык то и дело облизывает побледневшие губы, словно в безнадежной попытке произнести речь.

И только в последнюю очередь я вижу порезы на ее теле, только уже склонившись над ней, я одновременно замечаю алый знак креста у нее на груди, прорезанный чем-то острым. Кровь уже пропитывает ткань рубашки моей спутницы.

– Тебе следует уходить, – говорит она. Голос – как серия хрипов.

– Никуда я не пойду. Тебя надо отвезти в больницу.

– Никаких больниц.

– Это совсем другой случай!

– Говорю тебе, я с этим не справлюсь, даже если ты будешь пытаться мне помочь.

Элейн делает вдох. При этом все порезы широко открываются, и кровь, пульсируя, бьет наружу. Я зажимаю их руками, но их слишком много. Тело моей подруги еще теплое, но в этом холодном воздухе быстро остывает.

Но она совершенно спокойна. Глаза закатились, превратились в узкую щелочку, она смотрит куда-то вдаль, над моей головой. Никаких следов страха, никаких признаков боли. Последний прилив адреналина. Финальное прозрение или видение, истинное или неверное.

– Я вижу ее, Дэвид, – произносит умирающая женщина.

– Видишь кого? – спрашиваю я, хотя уже знаю.

– Она… ждет тебя.

– Элейн…

– Она держится. Но это… больно. Ей…

– Элейн! Не надо…

– Ей нужно, чтобы ты тоже верил.

Взгляд О’Брайен опускается, и она принимает меня в себя – так это можно описать точнее всего. Глаза моей подруги держат меня, словно она взяла меня на руки и прижала к себе, чтобы я слышал последние удары ее сердца. У нее больше нет сил поднять руку, не говоря уже о том, чтобы обнять меня, так что она делает это глазами. И улыбается гаснущей, уходящей улыбкой.

К тому моменту, когда я опускаюсь рядом с ней, она уже ушла.

Тихо. Не в том смысле, что перестали петь птицы или прекратил дуть ветер в знак понимания важности момента, но так, как было тихо все это время. Есть только река позади меня. Вода, бегущая по камням, шлепает, словно непрерывно аплодируя.

Я прислоняюсь к дверной раме рядом с О’Брайен. Небо – сборище облаков того вида, в котором можно разглядеть каких-нибудь животных или лица людей, хотя сейчас ни одно лицо мне не показывается. Такое ощущение, что теперь я должен что-то чувствовать, что-то ясное и понятное. Грусть, например. Или ярость. Но вместо этого только пустота, усталость, опустошенность.

А еще – понимание того, что тот, кто сделал это с Элейн, все еще здесь.

И словно вызванная силой моих мыслей, появляется некая фигура, которую я не замечал прежде. Она возникает у берега реки, стоит там по колено в воде. Стоит, нагнувшись и опустив руки в воду. Она занята чем-то, чего я не могу отсюда разглядеть.

Мысль о побеге мелькает в голове лишь на мгновение. Я вполне могу незаметно подняться, ускользнуть за дом, сесть в «Мустанг» и первым рвануть по тропинке к дороге. Но он знает, что я здесь. Знает, что я думаю именно эти думы, и беспокоит его это не более, чем развязавшийся шнурок на ботинке.

Преследователь оборачивается только один раз, когда я спускаюсь по склону и останавливаюсь в дюжине шагов позади него. Достаточно близко, чтобы рассмотреть повязку у него на лбу – уже запачканные бинты, которыми он обвязал себе голову. Рассмотреть, что он моет нож. С длинным лезвием и резиновой рукояткой. Тот самый нож, который мы оставили рядом с его телом на подушке в номере мотеля.

Он оглядывается через плечо и, увидев меня, приветственно улыбается. Хотя в этой улыбке не заметно тепла. Это взгляд, каким одно животное смотрит на другое, чтобы успокоить его, усыпить его бдительность, прежде чем нанести смертельный удар.

Медленно-медленно Джордж Бэрон перемещается, поворачивается. Теперь он стоит, полностью развернувшись лицом и всем телом ко мне. Ноги его по-прежнему в воде. Ее поток уносит прочь обесцвеченные клочья, смытые с лезвия ножа, а брючины моего противника промокли, с них капает.

– Ты спустился сюда только для того, чтобы смыть все это или же чтобы дать мне шанс уехать? – интересуюсь я.

– Никуда ты не уедешь, – отвечает он. – Я вывинтил свечи в твоей машине.

– Я мог бы убежать.