Демонолога вызывали? Том 1

— Ра… Рамон? — Иль перевел взгляд на своего предводителя. Челюсть Иля все еще была отвисшей.

Рамон аккуратно поднял ее, прикрывая рот и хлопнул парня по плечу.

— Не так страшен черт, как его рисуют, Иль. Давай, погнал.

— Так он же живой, Рамон! — возразил Вел. — Посмотри на него! Рога, хвост, — Вел наклонил голову, рассматривая обутые ноги демона. — Я тебе зуб даю, там копыта!

— Там обычные ноги, идиот, — огрызнулся Рафаил.

— Так, закончили гутарить. Парни, долго мы будем кормить гнусь посреди двора? Взяли в руки и понесли нашего гостя в лучший номер в нашем дворе, — прекратил я балаган, который уже стал порядком надоедать. — Прикуйте его там к батарее, я потом загляну.

Очень осторожно, парни взяли демона под ноги и под руки, после чего понесли Рафаила в один из подвалов, в котором ранее хранился летний инвентарь. Лежаки, зонты и прочие принадлежности, которые сожрала моль, сгрызли мыши и коснулся Господин Тлен.

Проводив взглядом молодцев, я снова взглянул на Рамона. Он сутулился, но продолжал делать вид, что все в порядке.

— Тебе к врачу надо, — сказал я.

— Я в по…

— Это не обсуждается, Рамон. Иди ложись спать. Утром попрошу кого-то и тебя отвезут в больницу. Понял?

— Да, — сухо отозвался рейдер.

— Вот и отлично. Помочь дойти до койки?

— Я сам.

Я положил руку ему на плечо и коротко шепнул заклятие, которое притупляло боль и снимало напряженность. Необходимый инструмент любого демонолога, который в моем мире был вынужден сражаться часто и много, а еще подолгу. Некоторые коллеги, которым нечего было терять, в отчаянные минуты впадали в иступленное бешенство. Как у нас говорили: «состояние Берсерка», когда в руках появлялся длинный черный меч, а сам демонолог бросался в последний отчаянный бой.

И его не волновали ни боль, ни усталость, потому что это была дорога в один конец.

Я со вздохом взглянул на спину ковыляющего Рамона, к которому из домика выскочила Рэнфри и, тихо причитая, подхватила под руку да затянула внутрь.

Ему будет легче. Он спокойно заснет и до утра его не будут мучать ни отекшие мышцы, ни поврежденные ткани. А там уже пусть эскулапы им занимаются.

— Бес, — тихо сказал я.

— У меня имя есть, как ты уже понял.

— Да. У меня к тебе просьба.

— Про-о-осьба? — протянул он восторженно и удивленно от слова, которого я никогда не использовал в его адрес.

— Именно.

— Я тебя внимательно слушаю.

— Помаринуй нашего нового друга как следует. У меня пока что есть другие планы.

Альф выгнул брови в удивлении, а затем его губы расползлись в едкой усмешке. Не сказав ни слова, он вспорхнул с моего плеча и умчался прочь во тьму ночного неба.

Я повернулся в сторону своего дома и отправился в покои. Вернее сказать, в раздолбанную пыльную комнату, которой до покоев, как до моего старого мира. Но выбирать не приходится, тем более что у меня лежал гримуар, который надо писать дальше. Сна все равно не было ни в одном глазу.

* * *

Ветер приятно дул в морду и свистел, рассекаемый рогами и крыльями. Порванные в нескольких местах перепонки хлопали, когда демон совершал крутой вираж и уходил в пике. Что ни говори, а летать ему нравилось. Ему нравилась свобода. И он всей своей черной душой был благодарен человеку, к которому был привязан по контракту. Который никогда не заставлял его именовать «хозяин» или «властелин». Который никогда не ограничивал его свободы и даже баловал мирскими вкусностями.

Этот человек… уникален в своем роде, Альф это понимал. Он знал немного больше про Марка Каммерера, чем сам Марк. Но оставленная в мозгу от Азазеля печать не давала возможности ему этого сказать. Сама мысль вызывала неприятное жжение внутри черепной коробки, а вздумай он чего брякнуть, то все — бум. И нет головы.

Но за то многое, что сходило демону с рук и чего от него не требовали — вызывало уважение. Как-никак, а пятнадцать лет это вам не хухры-мухры.

Альф крутанулся вокруг оси в полете, после чего ухватился лапой за ветку и уселся на нее, разглядывая огромную кучу мусора, в которой он давно присмотрел уникальное в своем роде орудие пыток.

Изначально он хотел притащить его просто так.

Альфред фон Тирпих гаденько ухмыльнулся. Теперь у этого инструмента было предназначение. Нет, не так. Предназначение с большой буквы. Он сорвался с ветки плашмя и картинно падал вниз, расставив лапы во все стороны. У самой земли сделал резкий взмах крыльями и мягко планировал к ржавой рухляди с горой виниловых дисков рядом.

— Так-так-так… что же тут у нас.

Красные когтистые лапы стали перебирать виниловые округлые диски, а глазки-бусинки бегать по названиям обложек.

— Мусор… мусор… мусор… о-о-о-о… а вот это то что надо.

Он схватил один кружочек, закинул его на ржавый кусок металла с раструбом и стал тянуть в сторону поместья.

Если бы кто-то в ту ночь прогуливался рядом, то мог увидеть, как старинный граммофон неведомым образом передвигался по плоской земле. И это стало бы еще одной загадкой планеты.

Вот только в ту ночь никого не было у старой свалки.

* * *

Я держал перо над чистой раскрытой страницей книги. Девственно чистый лист смотрел на меня и явно заигрывал. Я смотрел на него в ответ.

— Как же там было… voxus ave mundi…

Острие пера стало двигаться с каллиграфической точностью и оставлять за собой черные следы, которые мгновенно впитывались навсегда.

— Inhibo veritas, — я тихо повторял заклятие просто потому, что так мне было значительно легче его восстановить в памяти. Как говорил наш преподаватель по каллиграфии Джеймисон Статкен: «лучше сказать несколько раз в слух и ошибиться, чем написать сразу и навсегда обосраться».

Нормальные люди обычно говорят «семь раз отмерь», но только не старина Джеймисон. Он на любой повод мог сгенерировать абсолютно гениальную цитату.

Я усмехнулся своим воспоминаниям и чуть было не запорол гримуар. Огромная капля чернил почти что сорвалась с кончика пера, но я резким движением кисти сбросил ее в сторону на пол в кучу пыли.

Отдохнули и хватит. Надо продолжать дальше.

Я дважды окунул перо в чернильницу, постучал по краю и занес левую руку над листом.

С мысли меня сбил странный отдаленный скрип, словно кто-то вращал рычаг и заводил мотор. Металл отчаянно сопротивлялся и не хотел работать, но чье-то усердие было выше.