Демоны Хазарии и девушка Деби

«Видишь, – сказал Песах, – он подает мне филактерии для молитвы. Семьдесят четыре слова надо было произнести в Хазарии, чтобы назвать молитвенные принадлежности – «филактерии», и семьдесят пять слов, чтобы сказать «стыд и позор».

Они рассмеялись, но ворон хотел, чтобы они не смеялись, а торопились.

Внизу, в зале кипела вода в чане, горел огонь.

Те же служанки, что ночью удовлетворяли похоть гостей, встали раньше всех, примерно, на полтора часа, зажгли огонь и нагрели воду для утреннего чая. Они отлично справляются со своим делом, эти служанки, при условии, что ты не служанка, думала Тита, но те не жаловались, если бы спросили их об этом. Они считали свою судьбу счастливой, и одна из них была открыто, без стыда, влюблена в хозяина гостиницы и его жену.

В зале было шумно. Мужчина стояли в утренней молитве, повязанные филактериями, другие из них входили и выходили. Молочник привез на телеге молоко и сыры. Двое исправляли двери, открывали люк в подвал. Кухарка косила глаз на молодого барашка, подумывая сварить его в большой кастрюле с супом. Вошел точильщик, неся четыре сабли и кинжалы юношей. Лезвия кинжалов сверкали как живая ртуть.

Закончив молитву, юноши подошли к точильщику, извлекли сабли из ножен и удивились остроте лезвия. Сабли были слегка изогнуты и утолщены в середине, из стали высокого качества. Точильщик продемонстрировал им остроту сабель, положив на край стола полено. Оно было гладко перерублено, не проявив даже малого сопротивления острому стальному лезвию.

Юноши с радостью оплатили за работу. Тита исчезла на несколько минут и вернулась с цветком в волосах. Она стояла, стыдливо опираясь на плечо Песаха под взглядами окружающих.

«Я слышал, что ты своей саблей убил человека, – сказал точильщик, – именно этой саблей. Потому имеешь право прикрепить к ее эфесу красный камень. Есть у меня отличный камень, дешево продам. После обеда сможешь получить саблю».

«Нет, – сказал Песах, – мы не ждем и не останавливаемся ни в каком месте. Мы немедленно выезжаем». Вороны радостно закаркали.

Они на ходу выпили приготовленное для них горячее молоко. Из комнат сходили еще и еще постояльцы, рассаживаясь за столом, на котором готова была еда. Те, кто оплатил завтрак, получали также яйцо, или рыбу, или сыр. Все жаловались на то, что нет хлеба.

Явился лысый толстяк, оказавшийся продавцом рогов для луков. Он нес с собой охапку рогов и тянул за руку проведшую с ним ночь девицу.

«За сколько ты мне ее продашь, за любовь моей жизни?» – спросил он хозяина гостиница, и она не скрывала улыбки.

«Она пока не на продажу, – сказал хозяин, – может через год – полтора?»

«Год-полтора, – вскипел толстяк, – скажи, сколько ты хочешь?»

«Оставь, я сейчас не продаю, она – из лучших у меня, нужна мне в деле».

«Ты готов одолжить мне ее за оплату месяца на два-три? Я еду в северные леса. Верну ее тебе».

«Нет, – сказал хозяин гостиницы. Он не был из тех людей, которые любят сложные и необычные сделки.

Юноши поблагодарили хозяина, и пошли в конюшню, затянули подпруги и седла у коней. Спустя полчаса они уже были готовы в путь. Заплатили конюхам. Вороны подпрыгивали от нетерпения.

Хозяин гостиницы вышел попрощаться. «Успеха», – сказал он и замолк на минуту, как бы пытаясь что-то вспомнить, – не тревожьтесь. Увидите, все будет в порядке». Шлепнул каждого коня сзади, благословляя в дорогу.

Весь день они скакали на юг. Остановились лишь – купить хлеба, Пообедали у начинающихся на реке небольших водопадов, заполняющих воздух свежестью и шумом. Цветок в волосах Титы немного завял, и она нарвала свежие желтые цветы, украсила волосы, стеснительно улыбаясь Песаху.

«Это красиво», – сказал он, и трое товарищей ухмылялись и умилялись, похлопывая его по плечу.

«Извиняюсь за то, что ночью расплакалась, – сказала Тита, – у меня ведь, в общем-то, веселый характер. Не меньше, чем у девиц в гостинице».

«Хватит, – сказал Песах, – сколько раз можно извиняться за этот плач ночью? И чего вообще ты извиняешься? Это я должен извиниться за то, что сделал тебе после того, как успокоил».

Тита приникла к его плечу, подняла голубые глаза:

«Ты не продашь меня, верно?»

Глава пятьдесят седьмая

Конечно же, он ее не продаст. Он твердо знал, что влюблен в нее.

И это не только потому, что ей шестнадцать лет, и она в самом расцвете, повергающем всех вокруг в изумление, но потому, что он ее спас. Это божественное ощущение себя героем, породило в душе его неведомое раньше чувство.

Песах слыл обычным тугодумом среди своих товарищей. Лицо его не выражало большого ума и особенной хитрости. Нечто наподобие футболиста.

Ни разу он не пялил на девиц глаза, а тут Тита смотрит на него так откровенно. Поглядите на нее, гладкокожую голубоглазую блондинку, груди которой он уже целовал, и видел ее розовые раскинутые ноги. Поглядите, как она на него смотрит, как зависит от него, только от него. До какой степени она его, без всякой возможности искать себе другого мужчину. Это до того прекрасное чувство, что трудно было простаку Песаху поверить в то, что он удостоился этого чуда.

«До чего на полна любви, – думал так же Ахав все дни, видя ее образ перед собой. Во всех уголках его сознания и сердце жила она, только она, Деби.

Юноши отдохнули на траве под деревьями, слушая шум воды, с большим трудом продолжили путь.

Через несколько часов они добрались до городка с одной широкой центральной улицей, по сторонам которой располагались дома в тени изборожденных царапинами, как фартук сапожника деревьев. В центре городка дом, отличающихся от всех остальных величиной, с множеством окон. Стены дома были разукрашены рисунками плодов граната. На обширной площадке вокруг дома росли нарциссы.

Крашенный забор окружал дом. Над ним красовалась надпись «Мидраша мудрецов Мурма». Так, оказывается, назывался городок. Не успели юноши спешиться, как их окружили пожилые женщины, вытирающие мокрые руки о фартуки и спрашивающие всадников, кто они, откуда явились, зачем. Парни отшучивались, оглядываясь в поисках самих ешиботников, юношей их возраста, с которыми поговорить, послушать, посмеяться.

Но никого не было видно во дворе, лишь из окон доносились голоса читающих или молящихся учеников. Юношей интересовало, где ученики ночуют. Может, и им найдется место.

И они продолжали ожидать у ворот школы, и вот уже приблизились сумерки. Запахи варящегося супа начали доноситься из домов. Кто-то нес еду в школу.

И тут внезапно вырвались ватагой ученики из дверей школы, многие из которых, одолеваемые любопытством, бросились к забору, разглядывая всадников и их коней, один из которых был удивительно статен: такого не часто увидишь.

«Сколько вас тут, учеников?» – спросил самый стройный и красивый из юношей Ханан.

«С четырнадцати до девятнадцати лет, – отвечали ученики, – только лучшие принимаются в ешиву, только отличники, – с охотой отвечали ученики, – все учителя из Александрии, что в Египте, сыновья александрийских раввинов, которые оставили там огромную и знаменитую семинарию, и решили создать религиозную школу – ешиву – здесь, в Хазарской империи. Ведь городок Мурма находится в самом центре страны. Отсюда семьсот парсот (каждая – 4.5 километров. Примечание переводчика) на восток, до границы, столько же – на запад. Триста пятьдесят до северной границы и столько же – до южной».