День чудес

Как-то осенью к ним в класс пришел один из игроков городской команды. Один из кумиров. Витя сразу узнал его. Это был вратарь. Теперь уже бывший вратарь, — дядя Федя сообщил эту новость во дворе. Совсем еще недавно Витя видел как тот бросался в ноги нападающим, отбивал самые «мертвые» мячи, кричал на весь стадион: «Я!!!», когда шел на мяч в борьбу, видел, как он поправлял засаленную кепку, руководил защитниками. А когда наши атаковали, он выходил почти к центральному кругу и тогда из разных секторов совершенно одинаковые голоса требовали:

— Моня, в будку!

Что-то обидное было в этих словах, но и что-то теплое, как будто близкие люди подшучивали друг над другом. О вратаре ходили легенды, мальчишки в курилках с круглыми от восторга глазами пересказывали их:

— Три ребра сломанных, обе ключицы, сотрясение мозга, аппендицит, а он в воротах, потому что надежда только на него…

И вот этот человек стоит в Витькином классе и спокойным голосом говорит:

— Ребята, кто хочет заниматься футболом в нашей спортивной школе, завтра в четыре с формой приходите на стадион «Авангард».

И все мальчишки, открыв рты, глазели на него и думали, что теперь будет, когда его место в воротах займет другой? И что теперь уже надеяться больше не на кого.

Витя уже два месяца занимался футболом, с каждым днем отец хоть и молчал, но был все больше и больше «против». Сын скорее понимал и чувствовал, чем видел хоть какие-нибудь проявления недовольства. Наоборот, отец говорил:

— Занимайся чем хочешь! — но между строк звучало занимайся чем хочешь, но бокс — это единственный мужской вид спорта, и я хочу, чтобы мой сын был боксером.

Виктор пошел в секцию бокса.

Сам пошел, обреченно. Он был прилично подготовлен отцом, знал все азы. И в первом же бою с таким же новичком оказался сильнее на голову. Эта победа не принесла ему радости даже близкой к той, которую он испытывал, вгоняя дырявый мяч в промежуток между двумя камнями. Но Виктор упорно ходил в секцию бокса, зная, что отцу от этого дышится легче.

И вот весна девятого класса.

Витя влюбился. Это должно было когда-то произойти, и это произошло. Как-то неожиданно, как бывает в эту пору. На ровном месте. Просто они танцевали вместе на школьном вечере. Каждый вечер Витя шел с тренировки мимо ее дома. Тащил за спиной замшевую сумку с перчатками, высокими, из тонкой кожи боксерскими ботинками и надеялся увидеть ее еще раз в окне. Иногда она выходила, и они шли к его дому вместе, потом возвращались, потом опять шли и так до бесконечности.

Старая история.

И вот, наконец, Быстров наткнулся в памяти на то обстоятельство, которое породило чувство заполнившее его теперь на скамейке запасных. Тогда он готовился к каким-то соревнованиям. Его включили в сборную, освободили от занятий в школе, увезли на сборы в небольшой городок, находящийся в тридцати километрах от его с Наташей города, от их улиц, от их скамейки, от ежедневной дороги. Но каждый вечер, покинув гостиницу под самым невероятным предлогом, Витя садился на рейсовый автобус и в нем медленно приближался к Наташе. В один из таких дней они попали под ливень. Долго ходили по щиколотку в воде, потому что город превратился в сплошную реку, потом стояли в Наташином подъезде, а потом он шлепал по лужам к автостанцию чтобы до двенадцати попасть в гостиницу. Утром он не мог разговаривать. Ему казалось, что огромные сливы застряли в горле, и, как он ни хотел и ни старался, не мог их проглотить. Врач сказал, что ни о каких соревнованиях не может быть и речи. И вот тогда Витя впервые захотел выйти на ринг, захотел этого больше всего на свете. Он лечился, внушал, что с каждой минутой принятой таблеткой чувствует себя лучше, сбивал температуру и с каждой секундой все отчетливее понимал, что эти соревнования — главные в жизни.

Он добился своего.

Отец ехал на эти соревнования, как судья. Каждый вечер он измерял сыну температуру и весело и удивленно говорил:

— Нормальная!?

Он не знал, что сын, дождавшись пока ртуть доберется до тридцатишестиградусной отметки, подталкивал градусник глубже и держал его на холостом ходу.

Вся эта длинная цепочка чувств сейчас выстроилась и замкнулась. Тогда он первый раз в жизни осознал: только теряя что-то, понимаешь его настоящую цену. Но ведь и сейчас Быстров мог так же отодвинуть свое слово и подержать его на «холостом ходу», как градусник. Он видел, как четырнадцатый номер бежал по полю, делал его, Быстрова, шаги, его удары, передачи, все, что должен был делать в это время на поле сам Быстров.

Это было в десятом классе…

Витя играл за сборную школы. Уже прошло два месяца с того дня, когда он получил травму. Рука распухла, боксировать он не мог. Он снова играл в футбол. Все получалось у него в тот день. Так часто бывает, казалось, что не только человек соскучился по мячу, но и мяч по человеку. Мяч был послушный, он стелился под ногой, подлетал на нужную высоту, опускался именно там, куда посылал его Виктор, проскакивал между ног соперников.

— Быстров! Витя! — Владимир Сергеевич — учитель физкультуры — махал ему с трибуны, когда после свистка ребята пошли к крану — утолить жажду и обмыться: — Давай сюда!

Витя побежал вверх по ступенькам.

— Познакомься — Александр Федорович Кедров — старший тренер…

Витя кивнул, конечно, он знал старшего тренера команды.

— Ты, говорят, боксер? — спросил Кедров.

Что еще говорил в тот день тренер, Быстров помнил и сейчас, когда глядел вслед бегущему по полю пареньку с четырнадцатым номером на футболке.

Тренер предложил ему поиграть за дублирующий состав.

Отец бросил ложку, встал из-за стола:

— Будешь с перебитыми ногами ходить! — сказал он, потом добавил — Дурбалай… Головою мяч ударит, а потом башка не варит… — он говорил еще что-то очень обидное, но Витя не обижался, молча ел борщ. Каким-то непостижимым образом, когда Витя совсем этого уже не ждал, исполнилась его самая заветная мечта. Его брали в команду.

В команду…

Еще через год Витя принес домой небольшую книжку. В ней на двадцать восьмой странице была его фотография. Справа от нее в столбик было писано:

«Быстров Виктор Анатольевич, год рождения 1950, рост 180 см, вес 76 кг, в команде с…».

Мать обрадовалась, поцеловала Виктора, отец на секунду отложил газету, взглянул в книжку, буркнул:

— Двадцать два дурака один мяч гоняют… — снова закрылся газетой. Будущее, которое он построил для Виктора, окончательно рухнуло.

Виктор помнил первый год в команде. Каждую тренировку, каждый удар по мячу, каждую игру за дубль. Он старался быть всюду, быть первым и походить на Захара…

Захар.

Он был авторитетом в команде. Старше всех опытнее, артист на поле. Все помнили, что до конца ему осталось немного, но никто не хотел, чтобы Захар уходил. Когда он не мог выйти на поле команда была неузнаваема. Как будто из бумажной модели убирали каркас. Начинали заваливаться детали, нарушались линии, исчезала форма. Вот как бывало, когда на поле не было Захара.

Виктор ходил за ним но пятам, слизывал его привычки, перенимал манеру носить сумку, говорить, бегать. Был счастлив когда на тренировке Захар вдруг хвалил его, да что там хвалил, когда просто замечал, кричал что-то вроде:

— Ничего, сынок, похоже на правду! — Или, обычное для футболистов: — Ну, красавец…

Но бывало — Витя хотел отличиться, дать длинный пас, а мяч летел куда-то в сторону. Тогда тот же Захар под общий хохот кричал:

— Ну что, салажонок, на сучок попало? Вечером обстрогай!