День между пятницей и воскресеньем

— Куда он теперь-то побежит, там же ребятенок маленький, — вздохнула Муся. — Лидочка — вон, невеста на выданье, а мальчонка маленький совсем.

Все, что они дальше говорили про мальчонку и про злыдню, Леня пропускал мимо ушей, а вот про саму Лидочку ловил каждое слово и старался не потерять ее из вида. Она, похоже, очень волновалась и все бегала к школьным воротам, явно кого-то ждала. Он, конечно, сразу подумал, что жениха, и даже успел расстроиться, но тут всех позвали в актовый зал, и тетушки потащили его за собой, испугавшись, что не достанется мест, а они непременно хотели сесть ближе к сцене, чтобы хорошенько разглядеть и всех выпускников, и учителей, и наряды. И он ее потерял. Сидел между тетушками, вытягивал шею, вертел головой, как сова, но девушка, похожая на цветок, словно испарилась. Не могла же она совсем уйти? Началась торжественная часть, директор школы, полный лысый мужчина, что-то долго говорил, а пуговицы на животе у него на пиджаке так и норовили оторваться и отскочить, о чем Нюся и Муся шептались и хихикали, загораживая Лене и директора, и весь обзор. Но вот дошли и до награждения лучших выпускников, школьной гордости, медалистов, и тут на сцену вдруг выбежала она, Лидочка! Как же он обрадовался! Чуть было не вскочил и не побежал за ней, а ведь и надо было бежать, потому что она тут же снова потерялась. Он проследил, куда она села, получив аттестат и медаль, а когда через минуту снова обернулся посмотреть — стул был уже пустым, и входная дверь хлопнула — Ленина Золушка сбежала с бала…

Он промаялся, наверное, минут двадцать, а потом все-таки не выдержал, что-то буркнул тетушкам и быстро, крадучись, пошел к выходу. Бегом пробежал по длинному стеклянному коридору-переходу, потом выскочил на улицу и остановился — Лиды нигде не было. Небо вдруг затянуло тучами, резко стемнело. Он добежал до ворот, выглянул — и там ее нет, вернулся обратно, заметался и решил посмотреть за школой. За главным зданием девушки не было, на школьном стадионе тоже. Он неплохо тут ориентировался, когда-то давно он приходил в спортивный зал погонять с ребятами мяч. Он побежал дальше, обогнул здание, и тут, как назло, хлынул настоящий ливень, какой бывает только летом, — резко, стеной, когда в потоках воды почти ничего не видно. Леня приглядывался как мог — может, она спряталась под деревьями, может, вернулась в школу, а может, ушла домой или к своему опоздавшему кавалеру. Конечно, у нее есть жених, у такой девушки непременно должен быть кто-то, кто все время о ней заботится, носит ее на руках… Он так задумался, что чуть было не налетел на нее, на эту прекрасную девушку: она сидела на коленках на дорожке из острого гравия под проливным дождем и плакала, закрыв руками лицо. Он остановился как вкопанный, а сердце при этом как будто помчалось дальше, пытаясь выпрыгнуть из него наружу. Он не знал, что делать, что говорить, просто быстро снял пиджак, чтобы спрятать ее от дождя, а когда она подняла лицо и посмотрела на него, он и сам как будто растворился, навсегда разлетелся на молекулы.

— Расшиблись? Больно? — наконец набравшись смелости, спросил он.

Она кивнула. Рядом валялись цветы, под ними оказался аттестат — к счастью, не успевший промокнуть под букетом. Он быстро подобрал их, а она показала ему на медаль и коробочку. Говорить у нее не получалось, она только показывала, а он послушно все собирал. Он нашел даже укатившуюся медаль, аккуратно положил в коробочку и сказал:

— Хотите, я вас отнесу? Под козырек? Вон там козырек, вход в спортивный зал. Там можно переждать дождь. А то ведь вы совсем промокнете! Хотите? Я Леня.

— Да, — хрипло сказала она. — Хочу. Отнесите меня, пожалуйста.

И протянула к нему руки.

Всю свою жизнь, до последнего дня, каждый вечер, когда он ложился спать, и не важно, как бы сильно он ни уставал, где и с кем бы он ни был, был ли он пьяным или трезвым, больным или здоровым, стоило ему закрыть глаза, как он видел ее, ее огромные глаза и как она тянет к нему руки.

Они спрятались под козырьком, она уже не плакала, а он был так рад, что нашел ее, что и не знал, что теперь делать и что говорить — лишь бы этот ливень не закончился, молил он, лишь бы она не ушла. Он выбежал под дождь, нашел подорожник, чтобы налепить на ее разбитые коленки, а она стеснялась, что чулки у нее порваны, и все время повторяла «спасибо» и «вы простите меня». Потом они уселись на ступеньках и разговорились. На следующий день Леня никак не мог вспомнить, о чем же они говорили так долго, ведь домой он вернулся уже под утро, когда старушки-тетушки готовы были искать его с милицией. Он был старше Лидочки на пару лет, рассказал ей, что успел отслужить в армии, а сейчас будет учиться на инженера в Москве, хотя ему, честно говоря, хотелось быть юристом, но тогда эта профессия была такой редкой, и никто толком не знал, куда потом устроиться на работу, так что родители его отговорили.

— В Москве! — подскочила Лидочка. — Как здорово! Я тоже еду в Москву, я буду поступать. Я ведь закончила школу с медалью!

Он понимающе кивнул, он так и держал в руках заветную коробочку.

— Я обязательно поступлю! — решительно сказала Лидочка. — У меня знаете, какой характер? Я если решила, я непременно буду добиваться.

— В педагогический? — спросил он.

В то время это было само собой — инженер или учитель.

— Ну почему в педагогический? — вдруг всплеснула руками и попыталась вскочить на ноги, но тут же поморщилась от боли, прижала к коленке отпавший от ранки подорожник и опять села на ступеньку. — Вот же всем дался этот педагогический, как будто нет других институтов!

— Тогда, наверное, в театральный? — искренне предположил он.

— Это вы сейчас пошутили? — так же искренне возмутилась она. — Вовсе не в театральный. Я буду получать серьезную профессию! Знаете, кем я буду?

— Кем? — как завороженный повторил он.

— Авиаконструктором! — сказала она и просияла.

«Точно, — подумал он, — тетушки же говорили, ее отец — летчик».

— Это самая интересная профессия на свете! — не останавливалась Лидочка. — Я отлично разбираюсь в самолетах, правда, не во всех, но папин самолет я могла бы разобрать до крошечного винтика и опять собрать! Может, даже и с закрытыми глазами! Да-да, не смейтесь! Честное слово! Я буду поступать в МАИ. Слышали про такой институт?

Конечно, слышал. Он все кивал и кивал, и не переставал удивляться этой девушке, и верил каждому ее слову. Конечно, перед ней откроются любые двери, конечно, она запросто отодвинет любые горы, и раз уж она решила — то непременно так и будет! Тоненький цветок в розовом пышном платье — Лидочка.

На самом деле про Москву она приврала. То есть она уже решила, что поедет и поступит, но вот мама…

Мама, конечно, устроила скандал. Она вообще теперь стала устраивать скандалы по любому поводу. После рождения Мишеньки ее словно подменили. Лидочка любила вспоминать, как, когда она была еще совсем маленькой, они с мамой все время смеялись и пели, и мама всегда обнимала ее и завязывала огромные банты, и радовалась больше самой Лидочки, когда однажды достала где-то для нее красные лаковые туфельки. Никогда в жизни у Лидочки не было туфелек красивей тех! А как они с мамой за руку бежали на аэродром и мама точно знала, когда прилетит папа. И сначала в небе далеко-далеко появлялась маленькая точка, но мама уже кричала: «Смотри, это папа!» И они вместе начинали махать, а точка все росла и в самом деле превращалась в папин самолет. А потом Лида и мама бежали к папе со всех ног, и он их обнимал. Когда же все успело измениться? Почему маму как будто подменили? Лидочка винила во всем злую соседку Симу за ее сплетни, за то, что она говорила маме гадости про папу. Но ведь сейчас у родителей все было хорошо, папа никуда не делся, и мама могла бы жить и радоваться, и смеяться как раньше, и бегать встречать его на аэродром, но она почему-то стала совсем другой… Ее все раздражало, она всегда была уставшей, рассерженной, она кричала на папу, на Лидочку и все выискивала у Мишеньки новые хвори и болезни — повод, чтобы заставить папу остаться дома и не выходить в рейсы. Теперь самым большим счастьем для Лидочки было сидеть рядом с папой, только не дома, а у него на аэродроме, и неважно, чем папа был занят, о чем они говорили, ей хотелось просто быть с ним рядом. Однажды она спросила у папы что-то про устройство самолета, и он принялся рассказывать и так увлекся, как будто ему самому с каждым словом становилось все интереснее, он говорил все громче, шутил как раньше, и Лидочке даже показалось, что в глазах у папы вдруг снова вспыхнул тот самый свет, который давно исчез. Тогда она и решила, что станет авиаконструктором. Как только выдавалось свободное время, она бежала к папе, и он сначала рассказывал ей, как устроен его самолет, потом раздобыл где-то учебники и разные технические книжки — правда, он боялся, что они будут сложными и скучными для юной девочки, но Лидочка была так рада и так рьяно взялась их изучать, что ее отец и вправду поверил, что его дочь сможет выбраться из этого городка и станет известным человеком. Поэтому, когда она сказала, что поедет в Москву и будет поступать в МАИ, он обрадовался, а вот его жена сжала губы и скорчила недовольную гримасу.

— А к чему это тебе учиться в этой летчицкой школе? — спросила она с прищуром. — Или ты жениха собралась там искать? Тогда это самое место, там, поди, одни парни на летчиков-то учатся. Тогда ты это хорошо придумала.

— Мама, ну что ты! При чем тут женихи? — Лидочка сначала по-доброму рассмеялась, не чувствуя ни подвоха, ни приближения бури. — И я же поеду учиться не на летчика, а на конструктора летательных аппаратов.

— На инженера, что ли? — Мать снова насупилась. — Так на инженера можно и поближе у нас тут выучиться. Незачем в Москву тащиться! Чего тебе там делать?

— Учиться! — воскликнула она. — Там самые лучшие институты и самые лучшие преподаватели! Там столько всего! Там будущее!

— Ишь ты, а у нас тут, по-твоему, прошлое? И чего плохого, чтобы поближе к родительскому дому быть? С Мишенькой мне бы помогала. Что ты вбила себе в голову всякой ереси? Какие самолеты? Тоже мне, летчица! Девочкам надо идти в учительницы. Вон, у нас скоро педучилище откроют. Там тебе теория, книжки, уроки, а дома будешь с Мишенькой заниматься — вот тебе и практика.

Лидочка едва сдержалась, чтобы не сказать наконец-то маме о том, что Мишенька вообще-то — ее, мамин, сын, что это она, а не Лидочка, рожала его, чтобы удержать при себе мужа (тот подслушанный разговор въелся ей в память и никак не хотел стираться), и сидеть вечно в няньках она не собиралась, она так старательно училась, она сдала все экзамены и получила медаль не ради захудалого техникума в замшелом райцентре или затрапезного педучилища.

— Я всегда тебе помогаю, мама, — сказала она очень спокойно. — Но у нас не было уговора, что я вечно буду жить здесь. И я не хочу быть ни Мишенькиной воспитательницей, ни няней, ни учительницей. Я буду авиаконструктором!

— Это я тебе буду говорить, кем ты будешь! — вдруг резко крикнула мать, и Мишенька у нее на руках испуганно вздрогнул. — Я — твоя мать, и я знаю, что для тебя лучше, я буду решать, куда тебе ехать, а куда не ехать. Хватит с нас и одного самолетчика! До добра они не доведут, самолеты эти ваши! Не доведут! И Москва не доведет! — Мать распалялась все сильнее, кричала все громче, Мишенька у нее на руках, конечно же, тут же начал вопить, и они уже орали в два голоса.

Лидочке захотелось зажать руками уши и сбежать куда глаза глядят, но тут вдруг папа сказал: