День между пятницей и воскресеньем

— У твоего мужа нет другой женщины, и он все эти десять лет не спал ни с кем, кроме тебя, — сказал Леонид. — Об этом даже не думай. Твой муж готов ради тебя на любые подвиги, он никогда тебя не предаст. Он готов отдать тебе все.

— Кроме своего сердца? — подсказала она. — Потому что оно очень давно кем-то занято.

— Да, — кивнул он. — И как твой лучший друг я могу дать тебе только один совет: уходи. Твоему мужу будет больно, он будет мучиться совестью и скучать. Но он переживет. А ты должна уйти. Ради страстной, сумасшедшей, нелогичной и безумной любви. Потому что она того стоит. Это я говорю тебе как твой лучший друг.

Ему даже не пришлось подавать ей пальто. Она знала, что он скажет, и заранее собрала вещи и оделась. Когда они стояли в дверях, он заметил на тумбочке ее духи и протянул ей коробочку, но она покачала головой.

— Я всегда ненавидела этот запах, — сказала она. — В юности увидела флакон в каком-то журнале, и мне их очень захотелось. А когда ты их привез, я была так счастлива, но запах… Он оказался таким сладким и прилипчивым, что меня чуть не стошнило. Я ненавидела эти духи, просто не хотела тебя обижать.

Зина ушла. Он купил ей большую квартиру, чтобы у нее был дом. Она по-прежнему помогала ему с запутанными делами в суде. Иногда они даже пили кофе вдвоем. Они больше не были мужем и женой, для этого им не хватило совсем немного, но и друзьями они больше не были, для этого они слишком далеко зашли. Вернуться назад с той стороны перейденной черты было невозможно. А может быть, муж так и не сумел простить лучшего друга. Или наоборот? Но, если честно, и Зина, и Леонид после развода не выглядели грустными или несчастными. Все случилось так, как и должно было быть. Она вскоре опять вышла замуж. По любви. Она заново влюбилась. А Леонид так и не разлюбил аэропорты.

Лидочка. Тогда

У портнихи в ателье сшили платье. Солнце-клеш. Как оно ей шло! Нежно-розовое, с тоненькой полоской, лиф в обтяжку, а юбка огромная, широкая, легкая! Ей все время хотелось кружиться. Она так ждала этого праздника. Последний школьный вечер, и все-все придут, весь город, наверное. И папа тоже непременно придет. Жаль, что у них в последнее время не ладится с мамой. Хотя раньше было еще хуже. Раньше Лида каждый день боялась, что папа улетит и больше не вернется. Мама все время или злилась, или плакала и кричала на папу, когда он был дома, а плакала чаще всего после того, как к ней заходила соседка Сима, та, что работала на почте. Сима никогда не была замужем, что было немудрено при ее характере, все местные мужчины старались держаться от нее за версту, а приезжие, даже те, кто по незнанию легкомысленно попадался в ее цепкую хватку, старались как можно скорее выбраться оттуда любыми способами. Однако Сима считала себя экспертом в области семьи и брака и обожала совать свой нос в чужие отношения за неимением собственных. Лидочке хотелось вытолкать ее за порог, стоило только заслышать ее противный скрипучий голос, весь город знал, что Сима таскает сплетни и врет напропалую, но мама почему-то ей верила. Лидочка возвращалась домой из школы, и внутри у нее все сжималось, когда она слышала с кухни: «Да точно тебе говорю, точно!» Тогда она уже знала, что мама весь вечер будет плакать, а когда вернется папа — кричать ему разные ужасные вещи. Папа и так нечасто бывал дома, а когда прилетал, ей хотелось только радоваться, а не слушать их с мамой крики и скандалы.

О приближающейся катастрофе она узнала тоже случайно, пораньше вернувшись домой из школы: у порога стояли стоптанные боты Симы, к стене привалилась пузатая сумка с газетами и письмами, а с кухни доносились всхлипывания. Лидочка бесшумно прошла по коридору и притаилась за дверью.

— Да точно тебе говорю, точно! — скрипела Сима, явно задыхаясь от восторга по поводу новой добытой сплетни.

«Интересно, о ком она на этот раз?» — подумала Лида, но в тот же момент похолодела.

— У твоего Андрея другая баба! В Ейске, а может, в Бийске, нет, в Ейске… Не помню, дери его. То ли Ейск, то ли Бийск.

— Да как не помнишь? — всхлипнула мама. — Это ж совсем разные города! Так в Ейске или в Бийске?

— Тебе какая разница? — скрипнули одновременно прокуренная Сима и старенькая табуретка под ней. — Баба у него! А у ней, говорят, дите уже! Он настрогал!

— Кто тебе сказал? — Голос у мамы сорвался.

— Говорю тебе, сама слышала, Таня-заикашка рассказывала Люде Богатыревой, ей Нюся рыжая сказала, ейный, то есть Нюсин, муж с твоим же вместе на аэродроме работает! Баба у него, говорю! И дите уже там! А ты все сидишь! Усвистит мужик, и поминай как звали. Лидка у тебя вон почти взрослая, школу через пару годков закончит, всё, считай, невеста. Так и чего ему тут, летчику твоему, залетчику? Дочку вырастил, алиментов платить не надо. И упорхнет соколик, крыльями не помашет! Не понимаешь, что ли? Раз уж дите настрогал!

У Лидочки подкосились коленки. «Она врет! — стучало у нее в голове. — Она все врет!»

— Что делать… Что же делать… Делать-то что? — причитала за хлипкой дверью мама.

— Да уж, Катерина, вот дела-то у тебя теперь. Вот и доверяй им, мужикам. А что тут делать? Он уж все понаделал. Тебе теперь чего? Позору не оберешься, как усвистит. Я б им, таким, причиндалы всем рубила бы топором прям, ага, или б зелья какого подсыпала, чтобы на других баб не лез! Есть у тебя зелье какое?

— Какое зелье, Сима? Что ты несешь? Откуда у меня зелье?

— Так надо к бабке идти тогда! Чего сидеть? Чего ты сидишь? Отворот ему делать от бабы той надо. Или зелья просить, чтоб отсох у него к чертям! Так им всем и надо! Чтоб отсох у них у всех, кто гулящий! Давай, слышь, узнаю тебе про бабку, какая у нас тут посильнее. Сходишь, все сделаешь, навек твой будет. Отсушим его от той бабы. А если не подействует, — она заговорщицки понизила голос, — то можем и на смерть ей заговор сделать, например. А чего? Чего ты глаза таращишь? Ну, не знаю, ты сама решай, но куда уж тянуть, Кать? Куда тянуть-то?

Лиде за дверью стало совсем дурно. Неужели мама и правда соберется отравить папу или убить кого-то? Разве она сможет?

— Не пойду я ни к каким бабкам, — тихо сказала мама, и Лида выдохнула. — Людей морить — грех на душу брать.

— Ох, какая ты праведная, я погляжу! Ну, тогда нечего мне тебе сказать, Катя. Тогда готовься. Позору охватишь — еще и Лидке на весь бабий век её хватит. Весь поселок уже шепчет, а тогда шептать уж не станут, уж во весь голос начнут, уж кости тебе перемоют, только держись. И останешься бобылихой! И Лидку замуж никто не возьмет! Кому она нужна — сирота от мамки-брошенки!

— Сима! — взмолилась мать. — Ну какая она сирота? Лиду-то хоть оставь! Что делать-то, скажи ты мне? Что делать?

— Ох, непутевая ты, Катька, потому что непутевая и есть! Не слушаешь, когда тебе дело говорят. Чайку мне подлей пока, что ль. Говорила я тебе, мужика надо в ежовых рукавицах держать! Что ты с ним все нюни разводила, в платья наряжалась да пироги ему пекла! Вот, допеклась!

— Так он и дома почти не бывает. Он ведь летчик, Сима. А как иначе? Я же жена ему, я дом должна содержать, пироги печь и борщом встречать, так и мама моя всегда говорила. Чтоб еда была всегда горячая, постель мягкая да жена всегда ласковая. Тогда никакой мужик ничего на стороне искать не станет.

— Вот и дура твоя мама! — рявкнула Сима. — Надо было меня слушать, как я тебя учила: как он на порог, а ты ему сразу по морде!

— Так за что?

— Заслужил потому что! Чтоб знал! За что, оно всегда найдется! Во, видишь, нашлось, да поздно уже! А надо было построже, не борща ему, а леща! А-ха-ха! По мордасам! — Сима закатилась хриплым смехом от собственной шутки. — А ты все миловалась да борщи крутила!

— Да я и не миловалась особо. Давно уже… Я в последнее время как раз старалась… Ну да, построже… Ругала его… Сердилась. Грозилась…