День очищения

— Если бы вы знали, что стоит на кону, то тоже бы волновались. Тащите сюда доктора! Чёртов чужак, как он мне надоел…

Я осторожно обошёл спящего врача и вернулся в лабораторию, заперев на всякий случай за собой дверь.

— У вас полчаса, а то и меньше, — предупредил я.

— Босс, мы не успеваем! — нервно сказала моя уборщица.

— Я вам не городской фонтан! — возмутилась блонда. — Я не могу быстрее!

— Может, мне тоже типа стать донором? — спросил панк.

— Нет, не тебе, — отстранил его я, садясь в кресло. — Дай запечатанный комплект. Замешаем им коктейль, или я не бармен?

— Ты уверен, Роберт? — спросила Швабра.

— Я всегда уверен! — ответил я, прицеливаясь иглой в собственную вену. Меня охватило чувство правильности происходящего, а значит, я там, где нужен, и делаю, что нужно. Даже если не понимаю, что и зачем. Особенно, если не понимаю.

Когда в коридоре послышались шаги, мы уже были готовы — всё упаковали как было, пробирки вакутайнеров стройными рядами в кассетах-держателях, наклейки аккурат там, где были. Вряд ли Клизма быстро хватится своего запаса пустых, думаю, ему сейчас не до того.

— Что с этими-то делать? — Говночел встряхнул пакет с образцами крови местных. — Блин, чел, мне сейчас даже жаль, что вампиров не бывает. Мы могли бы неплохо расторговаться, рили.

— Скинем в шахту, — решил я. — Пусть не достанутся никому.

— Ох, как голова кружится! — воскликнула блонда.

— Обопрись на меня, — радостно подхватил её панк, обнимая несколько более фривольно, чем требует ситуация.

— Пошли уже, — нервно сказала Швабра. — Ещё не хватало попасться.

***

В баре я налил блондинке бокал красного — для восстановления крови. Её подружка отказалась, а Говночелу отказал я. Слишком у него реакция на алкоголь непредсказуемая.

— День Очищения начался, — сказала Швабра, когда мы с ней вышли на крыльцо, подышать. — Уже два часа как.

— Пока тихо, — ответил я, и тут же сглазил.

В квартале от нас послышались какие-то крики, с треском взметнулось выше крыш пламя.

— Там мой дом! — вскрикнула в испуге девушка. — А вдруг это он?

«Сдох-ни! От-ро-дье! — скандируют люди. — Сдох-ни! От-ро-дье!»

Деревянная халупа полыхает как костёр.

— Там мама! Там всё! — рвётся из моих рук Швабра.

— Уже поздно, — удерживаю её я. — там уже никого нет.

— Она даже почти не ходит! За что!

Её крики наконец-то расслышали за треском пламени.

— Она здесь! Её не было в доме! — закричал кто-то из поджигателей.

— Где ты шлялась, отродье? — заорал другой. — А ну, иди сюда, как раз разгорелось!

— В огонь отродье! В огонь!

Я аккуратно опустил на землю бьющуюся в истерике девушку и шагнул им навстречу.

***

— Боже, что это было, Роберт? — спросила меня Швабра, размазывая по щекам копоть и слезы.

— Некоторая забавная особенность моей природы. Я не только делаю нужное, но и отменяю ненужное.

— Отменяешь? Так это называется? Я не знаю, что я видела, но это запредельно жутко.

— Отменяю. Как будто оно никогда не случалось. Если верить научному директору завода, они добиваются такого эффекта много лет, ну а я это просто могу. Точнее нет, не то чтобы «могу» – это, скорее, моё свойство. Травматично для Мироздания, но оно и не такое стерпит. Заживёт. Будет шрам на ткани причинности, множество необъяснимых противоречий — ведь у них были семьи, родители, жёны, дети, работа, обязанности… Но постепенно всё сгладится. Люди легко замещают такие лакуны, выдумывая новые связи взамен исчезнувших, а на нестыковки просто закрывают глаза. Тебе легче?

— Да, наверное. Это был такой шок, что я пришла в себя. Я не успела её полюбить. Она превратилась в овощ раньше, чем я толком выросла. Где-нибудь в другом месте меня бы, наверное, отправили в приют, но здесь всем плевать, и я о ней заботилась, как могла.

— Тяжело было?

— Да, наверное. Я почему-то с трудом вспоминаю детство, как будто чего-то не хватает… Словно дырка в прошлом. Может быть, у меня тоже эти, как ты сказал, лакуны?

— Может быть, — не стал спорить я. — Пойдём отсюда. Дом почти догорел, делать тут нечего.

Мы медленно пошли обратно к бару, я поддерживаю всхлипывающую Швабру, обняв её за плечи. От её волос пахнет пеплом и горем. Вдруг она остановилась, уткнулась мне в грудь чумазым лицом, плечи затряслись. Я сначала решил, что она рыдает, но потом понял, что смеётся.

— Что с тобой?

— Прости… кажется… у меня истерика… Но… чёрт, там были все мои деньги! Всё, что я скопила! Всё, что я заработала в баре! Всё, что я хотела потратить на машину, чтобы свалить из этого города! Разве… это… не… смешно? — она снова затряслась в моих объятиях.

— Как-то не очень, — признался я, прижимая её к себе.

Так мы и простояли, пока её не отпустило.

— Мне кажется, за эту ночь я пережила больше, чем за всю предыдущую жизнь, — сказала она, высвобождаясь.

— А мне кажется, ночь ещё не закончилась, — констатировал я, увидев приближающегося к нам Депутатора.

Стальной полицейский выглядит вымотанным, как настоящий, и идёт с трудом, медленно шагая под грузом двух бессознательных тел. Одно на левом плече, другое на правом. Две девушки, и обе довольно полненькие.

— Роберт, — сказал он скрипящим от усталости голосом. — Знаю, что вы считаете это бесполезным. Наверное, вы даже правы. Но я должен хотя бы пытаться.

— Никто из нас не может уйти от своей природы, — согласился я.

— Что там так горело?

— Её дом.

— Кто-то пострадал?

— Её мать.

— Соболезную.

— Благодарю, — сухо кивнула Швабра. Кажется, сил на эмоции в ней больше не осталось, и это, наверное, даже хорошо сейчас.

— Поможете донести их до клиники? — спросил меня полицейский.

— Если завернём в бар. Оставлю там девушку, ей на сегодня хватит впечатлений.

— Конечно, это по пути, — сказал Депутатор, перегружая одну из девиц на плечо мне.

Я сдал Швабру в заботливые руки подруги, шепнул той, что случилось, и она, заохав, повела её к стойке. Блондинка урождённая барвуман, сообразит, что налить, что сказать и как выслушать. Панку строго велел хранить трезвость, запереть дверь и помнить про дробовик. Надеюсь, на бар аборигены не покусятся, всё-таки общественное достояние.