День после ночи

– Мы тут неделями торчим, а этих только привезли – и до свиданья? Что за безобразие! А за нас кто заступится? Где все эти героические евреи, которые нас якобы спасают?

– А кто вообще сказал, что эти иракцы – евреи? Видали, какие они черные? Они больше похожи на Хассана и Абдуллу, чем на Моисея и Самуила.

– Нет, вы только послушайте этого поца. Может, ты им в штаны заглянешь? У самого-то все в порядке? Говорят, физруки тут шпионов ищут. Не тебя, часом?

– Идиот! На кого мне тут шпионить? Пошевели мозгами!

– Как вы не понимаете? Если бы эти умники знали, что делают, мы бы не застряли в этой дыре. Какие могут быть тюрьмы для евреев в Эрец-Исраэль?!

– То есть как это «какие»? Может, евреи воровать не умеют?

– К словам не цепляйся!

– А я говорю, ишув знает, что делает.

Зора мысленно придумывала блестящие ответы на их глупости и втайне потешалась над их манерой разговаривать, не слыша друг друга. «Это мой народ, – думала она. – Скандальные и надутые, как торговцы рыбой. Или как ученые-талмудисты».

Ее поразило, что, пока мужчины безостановочно болтали, женщины, сбившись в небольшие группки, молча ели, словно домашние животные. «Даже такая героиня, как Шендл, редко открывает рот в смешанной компании. Да и я не лучше».

Внезапно все споры прекратились. Вошли четверо заключенных из запертого барака, сопровождаемые четырьмя вооруженными охранниками.

Арестанты казались оживленными и с любопытством изучали лица сидящих за столами. А вот конвоиры явно нервничали.

– Побыстрее, – проворчал один из солдат, указывая на накрытый для них отдельный стол. Появилась Тирца с подносом, накрытым салфеткой, которую солдат немедленно сорвал.

– Бисквиты, – презрительно сказала она по-английски и тихонько добавила на иврите: – Мудак.

Комната взорвалась хохотом и эхом «мудака». Поляки позади Зоры начали состязаться в знании еврейских ругательств.

После того как арестантов увели, все сели и в помещении воцарилась тишина – совсем как в театре, когда публика застывает в ожидании подъема занавеса перед началом второго акта. Спустя несколько минут люди вернулись к еде и разговорам, а затем, закончив есть, начали не спеша выходить на улицу.

Зора хотела переговорить с Шендл, но та так ни разу не присела за все время обеда, поэтому Зоре пришлось проскользнуть к ней на кухню.

– Объясни мне, что происходит, – сказала Зора. – Я чувствую, что над моей головой скоро гром грянет.

– Просто у тебя воображение разыгралось, – ответила Шендл. – Все нервничают из-за того, что так много вооруженных охранников.

– Врать ты не умеешь, – заметила Зора.

– Мне больше нечего сказать.

– Даже в глаза посмотреть не можешь.

– Давай потом, – отрезала Шендл.

Снаружи донеслись сердитые крики, и девушки бросились на улицу. Человек двадцать окружили плотным кольцом Ури, Боба и Францека. После каждого слова Францек тыкал Ури пальцем в грудь:

– Мы требуем, чтобы вы освободили нас раньше всех.

– Слушайте, братцы, потерпите еще чуть-чуть. Я обещаю, вы все будете свободными гражданами Эрец-Исраэль. – Ури попытался отодвинуться от Францекова пальца, но сзади напирала толпа.

– Мы тебе не дети, – запальчиво выкрикнул Францек, – и ты нам не начальник. Понял, козел?

Ури перестал улыбаться. Молниеносным движением он заломил Францеку руку, швырнул его на землю и наступил ботинком на горло. А еще через мгновение на него накинулись арестанты. Боб хотел было броситься за помощью, но был схвачен и полетел на землю лицом вниз.

Все произошло так быстро и так тихо, словно в немом кино.

Шендл, орудуя локтями, пробилась в самый центр кучи-малы, где человек десять с трудом удерживали двух представителей Пальмаха.

– Вы что, обалдели?

– Пришлось взять дело в свои руки, – ответил Францек, утирая окровавленный нос. – Заприте их.

Не так-то просто оказалось тащить двух сопротивляющихся мужчин, не привлекая внимания охранников. По пути к бараку Ури и Боб умудрились отвесить своим похитителям пару тяжелых пинков.

А дальше все было так, будто в лагере тишь да гладь. Несколько человек встали у двери, закурив одну на всех папиросу, и принялись заигрывать с девушками, которые рука об руку прогуливались неподалеку.

К Шендл и Зоре подбежали Натан с Тирцей.

– Что случилось? Где Ури? – спросил Натан. – Где Боб? Где они?

Шендл подобрала ботинок Боба и ткнула в сторону барака.

Натан забарабанил в дверь.

– А ну быстро впустите меня! – закричал он. – Прекратите немедленно!

На шум подошли Эсфирь и Якоб. Зора объяснила им ситуацию. Несколько минут спустя появился британский сержант, известный как Уилсон-антисемит.

– Это что тут происходит? – рявкнул он. – В чем дело?

Уилсон отпихнул Натана и попробовал замок:

– Открывайте!

Но дверь, как и все окна, была наглухо закрыта.

– Открыть сию минуту! – завопил сержант и заколотил в дверь прикладом ружья. – Это приказ!

– Писюн у тебя не дорос нам тут приказывать, – раздался ответ на иврите, вызвавший взрыв гомерического хохота.

– Что он сказал? – спросил Якоб.

– Тсс, – шикнула Зора.

Гольдберг подбежал к двери и закричал на идише запершимся изнутри людям:

– Эй, что там у вас происходит?

– Это ты, Гольдберг?

– Я, кто же еще.

– Мы требуем справедливости, – объявил Францек. – Мы требуем, чтобы нас освободили. Мы не отпустим этих двух стукачей из ишува, пока все до одного в Атлите не будут свободны. Пойди и передай этим мудакам англичанам, понял?

На морщинистом лице Гольдберга проступили одновременно удивление, беспокойство и досада. Он возвратился десять минут спустя в сопровождении полковника Брайса, его помощника и четырех солдат со штыками. К тому времени у барака собрался почти весь Атлит.

Сержант Гордон постучал в дверь и объявил:

– С вами будет говорить полковник Брайс.

– Господа, – сказал Брайс. – Я только что созвонился с главой Еврейского комитета в Тель-Авиве. Оттуда уже выехали. Хотят пообщаться с вами напрямую. Они приедут, и вы с ними уладите все вопросы.