День разгорается
Шрифт:
— Пока ничего не пойму...
Жандарм прошел в классный, ярко освещенный вагон. Поглядывая ему в спину, Нестеров процедил сквозь зубы:
— Эта вот сволочь что-то намудрила...
Голубая морозная ночь плавала тихо и настороженно. В окнах у начальника станции потускнели огни. Паровоз брал у колонки воду. Группа людей, в которой находились Осьмушин и Нестеров, зябко переминалась с ноги на ногу. Люди были встревожены и молчаливы. Кто-то тихо вздохнул.
— Что ж это, в самом деле? К чему нас сюда привели? — не выдержал кто-то.
Два солдата в длинных, ладно и из добротного
— А вот обождите, — смеясь сказал один из них, — скоро узнаете, зачем вашего брата в наш поезд берут.
Другой быстро подавил смех и грозно прикрикнул:
— Не приказано разговаривать! Молчать!
Немного спустя третий солдат, подошедший от поезда, тихо сказал что-то этим двум. Один из них скомандовал:
— По двое! Пошли!..
Осьмушин приладился в пару с Нестеровым. Тот шепнул ему:
— Целый список сволочь эта, жандарм унес генералу... Держись, Осьмушин!..
Люди прошли недалеко. Возле яркоосвещенного классного вагона солдаты скомандовали остановиться. У подножки стоял, кого-то выглядывая, жандарм Павлов. На площадке появился ефрейтор.
— Давай по-одному!
Павлов метнулся и радостно выкликнул:
— Нестеров! Выходите, господин Нестеров!..
Нестеров подтянулся, взглянул быстро на Осьмушина и на других и твердо пошел в вагон...
Когда Павлов выкликнул Осьмушина, у телеграфиста быстро заколотилось сердце. Прошло несколько томительных минут, Нестеров не показывался больше из вагона, кругом была зловещая тишина и этот сияющий вагон, и неизвестность...
Солдат почти втолкнул Осьмушина в вагонный коридор, а оттуда в небольшой салон. Осьмушин, ослепленный ярким светом, не сразу разглядел находящихся в салоне. Брезгливый, скрипучий голос встретил Осьмушина:
— Встань, как следует!.. Социалист? Бастовал? Состоишь в организации?
Осьмушин не успел вымолвить слова, а голос зазвенел злобой:
— Молчать!.. Этот самый?
Сбоку вынырнул Павлов и вытянулся в струнку:
— Так точно! Он самый. Социалист. Отъявленный. В город с поручениями ездил. Вообще...
— Хорошо! Увести в вагон!
Осьмушина грубо тронули за плечо и повернули. Другими дверями его вывели из вагона и подтолкнули к одной из теплушек, прицепленных к классным вагонам. В теплушке было полутемно, сыро и полно народу...
В сочельник Суконников-старший сидел в жарко натопленной парадной горнице в кругу своей семьи. Сын жался возле печки: он зазяб и теперь отогревался.
— И чего ты, Серега, все мерзнешь? — недовольно покосился на него отец. — Кровь у тебя холодная, али что? А у нас, Суконниковых, она завсегда горячая!.. Водкой бы ты согревался уж в таком разе!
— Я, панаша, сегодня много на холоду был, — оправдывался сын. — Глядел я на бунтовщиков, как они это подготовку делают. Вооружение у них, папаша, маршируют. Репетиция!
— Вот граф им покажет репетиции!.. Надоели, окаянные! Все наперекор пошло!.. Везде мерзкие слова и поступки дерзкие... Жиды повыскакали! Рабочие голову подняли и тоже галдят!.. Намедни газетку нашу утеснили. А и моих там не одна сотня плавала... Ты, Серега, на много
ли изубытился?— Пустяки! — хвастливо ответил Суконников-младший и отлип от печки. — На меня, папаша, на счет связи и представительности больше надеялись, так что денег моих ушло сущие пустяки!
— А-а! — удовлетворенно и с некоторой завистью протянул Суконников-старший. — Ишь ты, какой хитрый!.. Значит, ты не всегда прост!.. Ну, ну, одобряю!
— Я, папаша, — ободренный похвалою отца, загорелся Сергей Петрович и стал размахивать руками, — я, папаша, так думаю, что, когда, с божьей помощью, весь этот карусель окончится, так мне может хорошее движение выйти!
— Куда? — насторожился Суконников-старший. — Куда движение?
Сын замахнулся было ответить, но его перебила жена. Она перегнулась в сторону старика и низким грудным голосом пропела:
— У Сержа, папаша, большие способности на политику выходят. Ему бы от вас еще поддержку получить, так и нам бы и вам удовольствие и радость...
Свекор поглядел на невестку откровенно злым взглядом. Сын взволнованно протянул руку, как бы защищая жену от старика.
— Могла бы о таком неподходящем сегодня и не болтать!.. — холодно прикрикнул на молодую женщину Суконников-старший. — Надо понимать вечер-то какой!..
— Папаша! да мы! Не сомневайтесь, папаша!.. — враз заговорили и муж и жена.
— Поддержку! — бушевал старик, словно обрадованный новому поводу посердиться и покричать. — Вам бы все тянуть с меня да тянуть! А тут и так огромадные убытки и протори от беспорядков, от забастовки распроклятой!..
— Кончится скоро, папаша! — уверил сын, немного оправившись. — Того и гляди, всех впух и впрах расшибут!..
Старик, сердито сопя, глубже ушел в кресло.
— Кончится! Когда кончится, а покуда дела в полное расстройство могут придти... Ох, господи! Вот время!.. Не хочешь, да согрешишь... Надо бы о божественном, о душеспасительном помышлять, а тут этакое в голову!.. Грехи!..
Старик завздыхал и умолк. Глядя на него, умолкли и окружающие. Невестка сделала мужу знак глазами: повела ими на дверь и обратно. Суконников-младший осторожно кивнул головой.
— Вам, папаша, отдохнуть желательно. Мы бы пошли...
— Сидите! — сердито возразил отец. — Захочу отдыхать, сам об этим скажу. Не фигуряй! Может, кто еще зайдет. Обещался Петр Ефимыч придти. До чего человека довели! Опасается, в скрытности ходит, переодевается...
— Очень против него, папаша, озлобление большое! — осторожно заметил сын. — Даже в общественном собрании у нас многие не одобряют, и не какие-нибудь там красные или либералы, а вполне благонадежные...
— Не одобряют! — загримасничал Суконников-старший. — Человек правильные поступки имеет, заботу о порядке в государстве, а они не одобряют! Вот взясти бы их таких на отметку, да и припомнить потом!.. Кто такие, не помнишь?
— Да что-то запамятовал, — завилял Суконников-младший.
— Разиня!.. — обругался старик.
В столовую вошла хозяйка.
— Пришел! — объявила она. — Через заднее крыльцо. Там в маленькой горнице разболакается... Беды! Я было и не узнала! Чужой, ну, прямо неизвестный прохожий!..