День рождения в Лондоне. Рассказы английских писателей

— Я и беспокоился, — сказал Розенбаум. — Куда он уехал?

— Он… он занемог.

— Понимаю, — сказал Розенбаум, воображая, что так оно и есть.

— С ним время от времени такое случается, — сказал Чарльз, сын. — Тогда ему приходится уехать. Чтобы… чтобы за ним был уход. Это с ним с тех пор, как умерла мать.

— Войдите же, прошу вас, — сказал Розенбаум, и тут они разговорились.

Чарльз был школьный учитель, когда-то он служил в армии. Поначалу замкнутый, он пил виски, поносил мать.

— Из-за нее его жизнь пошла прахом. Из-за нее он уехал в эту проклятую глушь. Из-за нее торчал там.

— Из-за нее? — спросил Розенбаум.

— Ну да. Иначе зачем бы ему торчать там, при его-то известности?

— А что, если именно его известность тому причиной? — сказал Розенбаум.

— Я не вполне вас понимаю.

— Неважно.

— Вы были добры к нему, — сказал Чарльз.

— А он ко мне, — сказал Розенбаум. И засмеялся: — Для меня это честь. С ним я путешествовал вокруг света, во времени и пространстве. Узнал о вещах, о которых мне никогда бы не узнать.

— Да, да. Он — захватывающий рассказчик.

— Но иметь такого отца, наверное, нелегко?

— Немыслимо. В чем я мог бы его превзойти, когда он все превзошел? Если я играл в крикет, то он был капитаном английской сборной. Если я играл в футбол, то он участвовал в розыгрыше кубка. Если я получал стипендию, то он получал стипендию почище. Если знать заранее, что до него не дотянуться, наверное, жить было бы легче.

— Я, пожалуй, не стал бы ему завидовать, — сказал Розенбаум.

— Чего не было, того не было. Никогда ему не завидовал.

Через десять дней Грей вернулся. Постучал в дверь Розенбаума.

— Как насчет того, чтобы спуститься?

В окружении своих сувениров он снова впал в эйфорию, рассказывал — это была одна из его излюбленных тем — о Сингхи, родовитом индийце, его товарище, наставнике, бэтсмене, воине; об охоте на пантер, пограничных стычках, первых всеанглийских и суссекских соревнованиях по крикету; о странной интермедии на женевском озере. [27]

— Лига Наций. Я был его [28] секретарем.

27

Женева была местом пребывания основных организаций Лиги Наций, международной организации, существовавшей с 1919 по 1946 год и имевшей целью развитие сотрудничества между народами и гарантию мира и безопасности.

28

По-видимому, речь идет об Антони Идене, английском государственном деятеле, в 1935 году министре по делам Лиги Наций.

— Англия и Индия, — сказал Розенбаум. — Диковатый симбиоз.

— Вовсе нет, — сказал Грей. — Мы пришлись друг другу по душе. Уважали друг друга.

И вот фотография с Гитлером, вгрызавшаяся, как термит, врезавшаяся в память, погнала его в газетный архив Би-би-си, к пожелтевшим вырезкам — интервью, воспоминаниям.

Он не понимал. Да и как он мог понять? Никто из них не понимал. Тем не менее термит все грыз и грыз.

— Гитлер… — начал он как-то вечером.

— Это же было в 1934 году, — веско прервал его Грей.

— То же самое вы говорили и в 1939-м. Я читал вашу статью «Гитлер хочет мира».

— Я так думал, — сказал Грей. — И не я один.

— И это после Бухенвальда! — сказал Розенбаум. — После Хрустальной ночи! После того как они заставляли евреев вручную скрести венские улицы.

— Что мы знали об этом? — спросил Грей.

— А вы и не хотели ничего знать. Вы проглотили все: «Пророк, объединяющий страну с пылом и страстью Магомета!»

— Я обманулся, — сказал Грей. — Он был прирожденный актер.

— А разве вы не хотели обмануться? Вы назвали Гесса [29] славным, прямым парнем.

— Такое впечатление он производил.

— Вы говорили, что гитлерюгенд ходит в форме, чтобы стереть классовые различия. Что для Гитлера главная задача — обеспечить благополучие граждан! Что гитлерюгенд может дать нам урок дисциплины.

— Я в это верил, пусть и ошибочно.

— А во что вы еще верили? — голос Розенбаума сорвался на крик. — Что еще вы приняли на веру? Что его национальному государству требуется «все или ничего»? И чтобы достичь «всего», необходимо покончить с «еврейским противостоянием»!

29

Рудольф Гесс — личный секретарь Гитлера, на Нюрнбергском процессе приговорен к пожизненному заключению как один из главных военных преступников.

— Розенбаум, друг мой, — сказал Грей, — вряд ли вы можете быть тут объективным.

— Нет, никак не могу! — закричал в голос Розенбаум. — Как я могу быть объективным, если моя мать погибла в газовой камере, отца забили дубинками насмерть, сестру утопили в грязной жиже! Нет, я никак не могу быть объективным!

— Мы и вообразить не могли ничего подобного, — сказал Грей, понизив голос чуть ли не до шепота.

— Как же, как же, ни один англичанин ничего подобного не мог себе вообразить. Ни один бравый спортсмен.

— Мне стыдно, — сказал Грей. — Довольно вам этого? Стыдно.

— Нет, это мне стыдно, — сказал Розенбаум, отвалившись в кресле, задрав нервное, горбоносое, еще более бледное, чем обычно, лицо, он возвел глаза к потолку. — Я вел себя недопустимо. Извините. Прошу вас, расскажите что-нибудь. Прошу вас, расскажите о крикете.

Арнольд Уэскер Сказал старик молодому

Перевод с английского Виктора Голышева

Год 1973-й

1

Старик был его двоюродным дедом, грузный, упрямый, с подагрическими пальцами еврей; когда его нежно любимую двадцатитрехлетнюю дочь задавил автобус на Боллс-Понд-роуд, в Долстоне, [30] дед перестал выкуривать сорок сигарет в день и вернулся к религиозным ритуалам старозаветного иудаизма.

Молодой человек, его внучатый племянник, словно существо с другой планеты, был жестким продуктом века компьютеров, разветвленных корпораций, «мозговых трестов», эпохи «человека реалистически мыслящего».

30

Долстон — район в центре Лондона.

Старик играл в карты, болтал, ворчал и был глух. Он вообще плохо слышал и не слышал, как сам перебивает других, а когда ему на это указывали, отвечал детским хихиканьем и виновато морщил лицо.

Молодой человек, отпрыск родителей-леваков, колебался между унаследованной гуманностью и «реалиями управления», которым его обучали в университете. Говорил он быстро, громко, с американским акцентом, радостно надышавшись им, словно свежим морским воздухом, во время продолжительных каникул в Штатах, где «все происходит», «тогда как здешняя страна, эта дурацкая, старомодная колониальная наседка, ленива, бестолкова, мертва, как потухший вулкан!».