День рождения

А тут еще эта Микеш! И чего она пялит все время на меня глаза. Терпеть этого не могу! Стоило мне недавно порезать руку, так она тут как тут — лезет с аптечкой, тоже мне сестра милосердия! Просто психованная! Ну, порезался — ей-то что? Зачем перевязка?! А она еще спрашивает: «Больно, Миклош? Очень?» Пришлось снять повязку: мол, не беспокойся, все прошло, и оставь меня в покое, нечего за мной бегать! Хватит с меня этих девчонок, и Боришки Иллеш, и всех остальных!

Как-нибудь при случае я выскажу этой Иллеш свое мнение о ней, что мне на нее начхать. К тому же я не люблю блондинок; мне всегда нравились смуглые… вроде этой противной Ютки Микеш… А эта Иллеш — как она сначала увивалась за мной! Может, она вообразила, что я оттого переживал в тот день, что она мне торжественно объявила, чтобы я больше не провожал ее. Просто накануне на Рыбной площади я увидел мать; она шла с каким-то мужчиной от кинотеатра «Дерине». Мужчина держал мать под руку, а она весело смеялась, ничего не замечая вокруг. Я спрятался в ближайший подъезд и долго смотрел ей вслед… Какая она у меня все-таки красивая!..

А что касается Боришки Иллеш, так я даже рад, что наконец-то освободился от нее, от школы и вообще от всего!.. Дядюшка Чуха говорит, что садоводство запишет меня в спортклуб. Я снова начну ходить на тренировки, участвовать в соревнованиях…

Куда это направилась Ютка Микеш?! Кажется, в сторону рынка…»

На шоссе, что вело под сенью старых деревьев к рынку, были уже хорошо видны следы работы, которой в течение трех недель прилежно занимались ребята.

Чтобы поливать только что посаженные цветы, они воровали воду. Дядя Чуха сердился и грозил, что отстранит их от работы в садоводстве, если они не перестанут это делать. Его угрозы, разумеется, никто не принимал всерьез, потому что и сам дядя Чуха поступал так же, жалея жаждущую влаги землю.

Ютка бежала вдоль посадок на рынок. Она сама не знала точно, зачем ей понадобилось, и в то же время чувствовала, что должна идти туда.

Рынок был виден издалека; он пестрел своими палатками и киосками, как пригородные цветочные сады, которые даже из-за изгородей и заборов поражают глаз яркостью красок… Что за лето! Как наливаются и как зреют под солнцем фрукты и овощи — пламенеют помидоры, алеет багрянцем паприка, а этот дурманящий медовый запах и неумолчное жужжание… Пчелы, словно опьянев, ошалело мечутся по садам…

Неожиданно на лоток дядюшки Варьяша упала тень. Он вскинул голову и машинально спросил:

— Постного сахару?

Лицо Ютки показалось знакомым — эти девчушки частенько прибегают сюда за постным сахаром.

— Да, — ответила Ютка и протянула один форинт. Ей было очень жалко денег, но даром дядюшка Варьяш едва ли пожелает разговаривать с нею.

— Одну палочку?

— Одну.

Она заплатила. Нет, Миклош совсем не похож на своего отца. Дядюшка Варьяш был круглолицым, толстым, глаза у него были неопределенного цвета, и не серые и не карие.

— Как бежит время… — проговорила Ютка. От волнения голос у нее стал каким-то чужим, резким.

Инвалид внимательно посмотрел на нее. Стеклянная крышка конфетного ящика осталась незакрытой, и на запах конфет устремились пчелы. Они оба — старый Варьяш и Ютка — вместе принялись отгонять их, при этом их руки соприкоснулись. У Ютки были загорелые руки с короткими, обломанными ногтями — рабочие руки. Правая рука у дядюшки Варьяша была белая и ленивая.

— Время бежит, говоришь?

— Да… Вы скажите, пожалуйста, Миклошу, чтобы он готовился к переэкзаменовке. Наша учительница добьется для него разрешения. Пусть только учится и кончает школу… Ведь если не сдаст экзаменов за школу, ему и специальности хорошей не получить.

Инвалид перевел взгляд с Ютки на свои сладости, потом снова на нее; сейчас его глаза уже горели злобой.

— А тебе-то какое до этого дело, скажи, пожалуйста? Тебе-то что, будет он сдавать экзамены или нет? Или, может, ты агитаторша?

Ютка не знала, что ответить. Кто-нибудь другой на ее месте — ну, скажем, поэт какой — сумел бы ответить дядюшке Варьяшу. А как быть Ютке Микеш, где ей найти нужные слова, чтобы убедительно выразить то, что она хочет? Как высказать свои мысли о жизни?

…Все они живут на улице Эперьеша. И все отвечают друг за друга. Это и есть жизнь! Одна — единственная! У каждого — одна.

Но что же сказать дяде Варьяшу? Ведь он уже назвал ее «агитаторшей»?!

Ютка стояла потупив голову, словно разглядывая сандалии. Старый Варьяш, наверное, сейчас думает, что она суется не в свое дело. Может быть, ей и не следовало говорить с ним? А вернее, начинать разговор нужно было издалека: о самом дядюшке Варьяше. Мол, зачем и кому нужна была война, которая сделала стольких людей калеками, что теперь вот и приходится сидеть здесь с этой несчастной коляской? Дядюшка Варьяш, правда, не кончал никакой школы, и ему, разумеется, все равно… Да, но как теперь перейти к главному, к разговору о Миклоше? Что-де Миклош крепок и здоров и что для него совсем не все равно, окончит он школу или нет. Или, может, начать с того, что, дескать, и для самого дяди Варьяша это тоже не все равно? Ведь пока люди живут на земле, эти вопросы никого не могут оставлять равнодушными.

Ютка молчала. Варьяш с неприязнью смотрел на нее. «Проклятая девчонка, — думал он, — и чего только сует свой нос в наши дела? Я, кажется, знаю, чья эта девчонка, — это внучка старой Микешне. Чего она тут вертится, бесстыжая? Наверное, охотится за моим Миклошем. А только он и мне самому нужен. На кой шут ему учиться, попусту тратить время? Пусть деньги зарабатывает — вот о чем он должен заботиться. Пусть зарабатывает как можно скорее и как можно больше. А как моему сыну жить, мы и сами знаем. Каждый живет как умеет».

Момент был критическим, но тут на стеклянный ящик снова легла тень, и над ухом Ютки загремел голос Миклоша:

— Чего тебе надо? Что ты тут позабыла?!

Впервые с тех пор, как они здесь вместе работают, он заговорил с ней, до этого он подчеркнуто не замечал ее, даже не здоровался, хотя все ребята с улицы Беньямина Эперьеша всегда здороваются друг с другом.

Ютка не ответила.

— Вот пришла, говорит, совет тебе дать, чтобы ты кончил школу, сдал экзамены, она, мол, все устроит. Ишь какая добрая девушка, — криво усмехнулся дядюшка Варьяш и полез в карман за сигаретой. — Может, она за тебя хочет выйти замуж?

Миклош шумно дышал. В первое мгновение его так и подмывало ударить Ютку или обругать ее последними словами, но что-то удержало его от этого. Разве можно ударить эту худенькую и невзрачную, как хилый птенец, девчонку? Не больно-то она раздобрела на скудных харчах бабки-пенсионерки… Нет, он слабых не бьет!

— А ну убирайся отсюда!

Впрочем, Ютки уже и след простыл. Отец с сыном посмотрели друг на друга. Старый Варьяш подмигнул сыну. «Учиться, как бы не так! — подумал он. — Делай что хочешь, только приноси денежки!» — «Понятно, — ответил старику ясный взгляд серых глаз Миклоша. — Как-нибудь я оттаскаю ее за волосы, словом, проучу ее!» Однако Миклош наперед уже знал, что не посмеет даже пальцем тронуть Ютку. Даже накричать на нее.

Хмурый и подавленный, он медленно брел обратно. Вдали виднелась бегущая по шоссе фигурка Ютки с развевающимися на бегу черными волосами. И ему подумалось, что это от него улетает красивая, огромная — в рост человека — бабочка, словно вспугнутая кем-то и уносящая с собой что-то хорошее и доброе. «Все, — вздохнул Миклош с огорчением, — убежала… Но зачем она приходила сюда? Что ей от нас нужно? Как все это глупо!»

Теперь уже и он бежал, сам не зная, зачем и почему. Может, он хотел все-таки стукнуть ее разок — другой, чтобы впредь знала, как соваться в чужие дела? Или схватить ее, повернуть к себе и, заглянув ей в глаза, прочесть в них, что она все же за девчонка?..