День сардины

Уже светало. Я чувствовал себя так, будто во второй раз кончил школу, но теперь я знал, что по крайней мере уношу с собой что-то незыблемое. Я коснулся огня, величайшего огня в мире, и всегда буду относиться к нему с уважением, какого он заслуживает.

XIII

1

Я мог бы поехать заводским автобусом, но решил пройтись, и главной причиной тут было то, что я боялся идти домой. А нечего было и беспокоиться. Не успел я повернуть ключ в замке, как дверь распахнулась, и на пороге меня встретил старина Гарри — весь взъерошенный, в пижамной куртке и брюках с болтающимися подтяжками.

— Входи, тебя здесь ждут, как манны небесной, — сказал он.

И посторонился, давая дорогу моей старухе, которая бежала по коридору, смеясь и плача, и влепила мне такую затрещину, что я тоже заплакал.

— Вот тебе, — сказала она. — Это за волнение и бессонные ночи!

Но я знал, что все хорошо, что она ударила меня, как говорится, любя.

— Когда ты ел в последний раз? — спросил Гарри.

Покривив душой, я сказал, что давно, наверно месяц или два назад, и уже через минуту почуял запах второй яичницы с ветчиной в эту ночь. Моя старуха потирала руку, которую ушибла об меня, и сыпала вопросами, а я то и дело прикусывал язык, чтоб не сболтнуть лишнего. Я коротко рассказал про драку и про то, как мы видели Краба у дома старьевщика.

— Его арестовали вчера на вокзале Уэверли в Эдинбурге, — сказал Гарри. — Идет следствие.

Мне стыдно признаться, но я вздохнул с облегчением, когда узнал, что все кончено. По дороге домой меня мучил страх, что, придя от Стеллы, я попаду в ловушку: у дома длинный ряд полицейских машин, антенны подняты, а моя старуха сидит на жестком стуле, и легаши допрашивают ее про то, как я живу и где провожу время.

— Бедняга, не повезло ему.

— Перестань молоть вздор, надень лучше пиджак, — сказала моя старуха. Потом спросила подозрительно: — Ты что-то слишком чистый, хоть и на земле спал.

— Умылся в уборной, — солгал я.

— Вот тебе ветчина, — сказал Гарри. Моя старуха бросила расспросы и пошла в кладовку. Он подмигнул. — Тебя они не потянут, малыш. Все уже кончено.

— А вы откуда знаете?

— Знаком тут кое с кем из полиции, — сказал он. — Револьвер был при нем. Старик только ранен — оправится, будет давать показания. Но в нее он не промахнулся.

— Зверь проклятый, — сказала моя старуха.

— Не суди, — сказал Гарри. Я закатал рукава рубашки и посмотрел на него. Он стоял, высокий, прямой, спокойный, его проницательные, как рентгеновы лучи, глаза улыбались, и мне показалось, что какое-то большое сердце вгоняет в нас со старухой здравый смысл, как кровь. — Ты слишком мало знаешь, чтобы судить.

— Он не смел убивать.

— Правильно, но он натолкнулся на что-то такое, чего не мог преодолеть…

— Повесить его мало. Ей-богу, даже петля слишком хороша для него, — сказала она.

— Он только одного и хочет — поскорей умереть, — сказал Гарри.

— А ты почем знаешь?

— Знаю, женщина. — И она не стала больше спорить. — Тебя не потянут и его брата тоже. Он им без надобности. Так что и думать забудь про полицию, суды и всю остальную дребедень.

Эх, и дурака я свалял! Поверите ли, я даже был разочарован — мне прямо досадно стало.

— Ты только одну ошибку сделал, — сказал он, переворачивая ветчину, — когда удрал. Тебе надо было вздуть хорошенько этого твоего приятеля и позвать на помощь.

— Если бы этот бедный старик умер… — сказала моя старуха, и я понял, о чем она.

— От смерти не уйдешь, — сказал Гарри. — От нее одной человеку простительно хотеть уйти, но только хотеть.

— Не думай ты о нем, — сказала мне моя старуха. — И чего тебе с ним путаться?

— Он мой друг, — сказал я. — Хорошо говорить — брось думать про смерть. А друга как бросить?

— Ну вот, распустил сопли, — сказал Гарри с добродушной улыбкой. — Дело ведь не просто в том, что он тебе приятель, правильно? Этот мальчишка головорез, он из тебя веревки вил.

— Я должен с ним увидеться, — сказал я.

— Правильно. Но если он станет дурить, вздуй его хорошенько. И еще от меня добавь. Хоть для разнообразия послушайся меня разок.

— У него неприятности.

— Не кричи, — сказал Гарри. Я сказал, что и не думал кричать, а он засмеялся, посмотрел на мою старуху и снова засмеялся. — Кем ты, черт возьми, себя воображаешь, если думаешь, что можешь помочь ему? А? Хочешь его спасти? Переделать? Наставить на путь истины? Как бы не так — каждый идет в ад своей дорожкой, а когда, наконец, сподобишься помочь падшей душе, глядишь, она давно уж на небесах.

— Ладно, пускай я не чудотворец, — сказал я. — Но все-таки он мой товарищ, и я должен ему помочь.

— Ну, гляди сам, — сказал Гарри. — Ты, конечно, так и сделаешь, если хоть немного похож на свою старуху. Но берегись сюрпризов. Этот парень никого на свете не любит, говорю тебе — никого.

— А что с Миком Келли?

— С Миком Келли? Это у тебя надо спросить. Пошевели мозгами. Он понимает, что лучше держать язык за зубами. И его папаша тоже. Так что бояться нечего. Если он когда и придет в полицию, так только с браслетами на руках, и браслеты будут никак не из платины.

— Вы, я гляжу, все разузнали, — сказал я.

— Не робей, малыш, — сказал он. — Человек рождается для неприятностей. Это уж закон природы.

— Только имей в виду, в другой раз ты так легко не отделаешься, — сказала моя старуха. — Пускай это послужит тебе уроком…

— Мне не нужны уроки, мама, — сказал я. — Может, я ничего не знаю, но уж это я знаю точно, и для начала хватит. Кстати, не могу поручиться, что больше совсем не будет неприятностей.

— Ну, что там еще? — вскинулась моя старуха.

— Оставь его, — сказал Жилец, выкладывая яичницу на тарелку. — Ешь, тогда у тебя рот будет занят.

— Ты что, в бога не веришь? — сказала она.

— Он ведь побывал в пустыне, правда? — сказал старина Гарри. — Одиночество, раздумье, искушение. От этого всегда были неприятности с тех пор, как стоит мир.

— Правда, — сказал я. — Сущая правда.

— Все придет в свое время, — сказал Жилец. — Только одному тебе нужно научиться сейчас же — любить мать. А нагрянет беда — не рыпайся. Плыви по течению, особенно если тебя ничего хорошего не ждет, и пусть все идет своим чередом… — Он указал вилкой на мою старуху. — Она хотела заявить о тебе в полицию, но я ее удержал. Готов был последний шиллинг прозакладать, что рано или поздно ты вернешься. Так ей и сказал. И вот ты здесь! — Он снова рассмеялся, прихлебывая чай. — Но если б она только знала, на какой риск я шел, ей бы дурно сделалось.

Это был колоссальный завтрак. Наевшись, я лег спать.

— А ночевал где ты? — спросила моя старуха.

— Ты пылесос грохнула бы об пол, если б знала, — сказал я. — Во дворце.

— Это теперь так сточную канаву называют, да? — спросила она. Потом сказала нерешительно: — И вот еще что… За кольцо спасибо. — Она вытянула руку. Кольцо было на том пальце, где обычно носят обручальные кольца.

— В самый раз пришлось, — заметил я.

— А знаешь, что сказал этот дурачок? Что ты непременно вернешься, раз оставил кольцо. Когда я начинала с ума сходить, он все твердил мне… Ну ладно уж, я его возьму, но только с одним условием.