День сардины

Слыхали вы когда-нибудь, чтобы грязный берег реки вдруг заговорил?

— Эй, кореш, местечка ищешь?

Я подскочил как ужаленный. Потом стал и стою как дурак.

Попался! Попался с поличным! Этот сучий дрессировщик улиток еще у фабрики меня заметил. А потом он чуть со смеху не лопнул, глядя, как я бегаю по камням взад-вперед, высекая искры, вроде новичка-почтальона, который не знает ни одной улицы, а из вывесок может прочесть только «Мужской туалет» да еще, пожалуй, «Бар». Мне хотелось провалиться сквозь землю. Но я с независимым видом спустился по лесенке к реке.

Будьте спокойны, старик Гарри умеет устраиваться. Катерок был довольно большой, и каюта, если сесть на пол, могла показаться даже просторной. В печке весело трещали дрова, на сковородке шипели мясные консервы, а чай был крепкий и черный-черный, так и хотелось долить туда молока. Сгущенного, понятное дело. У меня слюнки потекли. Гарри предложил мне закусить и сам уминал за обе щеки — набитый рот никогда не мешал ему разговаривать.

— Как дела?

— Хорошо.

— А как Пег?

— Тоже хорошо.

Потом наступила моя очередь спрашивать.

— Ну, а улитки как?

— Не могли привыкнуть к жизни на океанских волнах. Перестали есть салат, стали неразговорчивые, не выходили из своих раковин. Так что вчера вечером я их отпустил на волю.

— Для чего ж тогда салат?

— Я подумал: как знать, вдруг они заглянут меня навестить?

— А катерок у вас классный.

— Лучший в клубе. У них тут несколько штук увели. Угнали в другую гавань, перекрасили, сменили моторы и продали каким-то простакам. Вот мне и предложили место: десять шиллингов в неделю и харчи бесплатно.

— Но ведь одному здесь тоска смертная.

— Не так уж это страшно. Сюда приходят влюбленные. Иногда чайки прилетают за хлебными крошками — есть тут одноглазая птичка, очень способная. А еще я мышь приручил.

Он откинулся к стенке и дернул за веревочку. Вверху на полке с коробки соскочила крышка. Бурая мышь высунула оттуда мордочку, пошевелила усами, скользнула вниз, быстро, как молния, пробежала по голове Гарри; потом замерла у него на плече и, стоя на задних лапках, сожрала из его рук добрых четверть фунта сыра.

— Ну скажи, разве она не прелесть?

— Вы уверены, что это она, а не он?

— Кому ты это говоришь — мой старик по китайскому способу безошибочно отбирал цыплят — какие петушки, а какие курочки.

— Ошиблись же вы насчет котенка.

— Это была дипломатическая хитрость.

— Она не позволит вам держать мышь в доме.

— Артур, мой мальчик, у нас уже есть крыша над головой.

— Она хочет, чтоб вы вернулись.

— Вот как, теперь она этого хочет! А ты что скажешь?

— Дело тухлое, — честно признался я. — Главное, она все мечется, как кошка на горячей плите.

— Это она тебя послала?

Смешно, конечно, но меня взяла досада. Мы с моей старухой ладим — лучше не надо, но я люблю ее и Жильца порознь; а всего больше люблю, когда они в ссоре. И не терплю, когда кто-нибудь из них с ума сходит из-за другого. Не люблю быть на вторых ролях, сами увидите.

Так что я ему ничего не ответил. Уставился себе под ноги, потом завязал шнурок на ботинке, сделал дыхательное упражнение по системе йогов. Но все равно я даже вспотел и не мог взглянуть ему в глаза.

— Ну ладно, — сказал он. — Передай ей привет. Скажи, что я отлично устроился. Скажи, свобода — великолепная штука.

— Сами скажите. Ведь она с меня шкуру спустит, если узнает, что вы меня видели. Я скажу только, что вы здесь, и уж будьте другом, не говорите ей, как вы меня за нос провели.

— Идет, — сказал он. — Она небось сегодня же прибежит.

— С нее станется, — сказал я.

— Когда-то я работал помощником укротителя, — сказал он. — Входил в клетку к тигру. В одной руке револьвер, в другой хлыст. Тигры и тигрицы, все подряд, прыгали через обруч.

Он, конечно, шутил. Но я был тогда еще маленький.

— А револьвер был заряженный? — спросил я.

— Избави бог! Только эти бессловесные твари не понимали разницы.

Я подумал немного.

— Мою старуху вам не заставить прыгать через обруч.

— Если ты про золотой обруч, может, и так, — сказал Гарри. Он растянулся на койке. — Не разберешь эту женщину. Ей стоило только пальцем пошевелить, — так нет же. Это не для нее. Упряма, ох, до чего ж упряма! Хочет одна тянуть лямку, и чтоб только ты был рядом.

— Моя старуха хорошая, — сказал я.

— Она и впрямь будет старухой, когда ты удерешь от нее, — сказал он. — Она это знает и ни о чем другом думать не хочет.

— Кто это удерет? — Вместо ответа он только взглянул на меня. — Не будет этого.

— Ты уйдешь в море, — сказал он. — Когда я говорю — море, то имею в виду настоящую стихию, потому что не такой ты парень, чтоб плавать в какой-нибудь луже. Ей-богу, — добавил он, — если разобраться, ты очень похож на меня. Будешь долго бродить по свету, покуда осядешь где-нибудь. Увидишь много диковин, разные порты, людей. Может, даже полетишь в конце концов на Луну… Ты ведь не сардина.

Я не понял.

— Сардина?

— В Норвегии сардины миллионами приплывают из океана, — сказал он. — Валом валят в фиорды. Даже цвет воды меняется. Сперва она зеленая, как старая медь, потом становится светлой, будто литое серебро, и хоть криком кричи — ни слова не слышно, потому что остервенелые чайки накидываются на жратву. А сардины все плывут. Не знают зачем и знать не хотят. Может, им там надо икру метать. Они бьются в сетях, прут, как сотня локомотивов, — старые снасти так и гудят, судно кренится.

— Вы ловили сардин?

— Ловил! Это не ловля, а избиение; платят сдельно, так что их вылавливают грудами, они лавиной текут в трюм, трепыхаются и прыгают, покуда люк не задраят. А потом их набивают в бочки, везут сюда и здесь укладывают в жестяные гробики голова к хвосту и хвост к голове… Они знают одно — свою отмель. Их интересует только вовремя пожрать и вовремя выметать, икру. Вот они и попадают в сети, а потом в жестянки. Тут им и крышка.

— Вы маху дали, — сказал я. — По мне, лучше ловить сардин, чем работать на консервной фабрике.