День состоит из сорока трех тысяч двухсот секунд: Рассказы

— Разумеется, нет.

— Тогда дело касается только одной пары часов, — стоял на своем жандарм. — Вы желаете, чтобы она заплатила верную цену за часы марки «Помона Эвергоу»?

— Да.

— Значит, тогда именно эти часы нас интересуют.

— Но она уже заплатила за более дорогие часы! — вскричал мосье Петисьон, теряя самообладание.

Жандарм вздохнул.

— Кто ведет это расследование, мосье, вы или я?

— Вы, — с явным сожалением признал мосье Петисьон.

— Вот и отлично! — Жандарм вперил взгляд в Кнусперли и Деморуза. — Итак, когда Деморуз, Альберт, принес часы вам, Кнусперли, Генриху, вы отказались взять их обратно?

— Никоим образом, — решительно возразил Кнусперли.

— Это наглая ложь! — вскричал Деморуз, обрушив свой заскорузлый кулак на стеклянную витрину прилавка.

— Возьмите свои слова обратно, — вспыхнул Кнусперли, — или покиньте магазин!

— Никто не покинет магазин, пока здесь нахожусь я, — сказал жандарм. — Вы выражали желание взять часы назад?

— Как справедливо отметил мосье Петисьон, это нормальная деловая практика.

— Так почему вы тогда их не взяли?

— Деморуз отказался вернуть их.

— Клянусь богом! — взревел Деморуз, снова обрушив кулак на стекло и на сей раз разбив его. — Клянусь богом, это вонючая ложь! Итальянка прислала часы обратно в простом конверте, помеченном «Подарок. Ценности не имеет», явно с целью обмануть федеральную таможню.

Брови жандарма поползли вверх к границе растительности.

— Вы заявляете это официально, для занесения в протокол? — спросил он.

— Да, да!

— Докажите! — вскричал Петисьон.

— Я могу это доказать и докажу!

— Предъявите конверт!

Из Деморуза вдруг вышел весь пар.

— Увы, — сказал он, — я отослал ей другие часы в этом самом конверте.

— И на нем, как утверждают, надпись: «Подарок. Ценности не имеет»?

— Я… Я не помню.

— Вот цена высоких моральных принципов этих людей! — провозгласил Петисьон.

— Я-то хоть отправил в нем дешевые часы! — вскричал Деморуз. — Куда более дешевые! Самый что ни на есть подарок, не имеющий ценности.

— Так вы признаете это!

— Конечно, признаю.

— Наконец-то, — с удовлетворением сказал Петисьон.

— Я никогда не отрицал, что это более дешевые часы, — предупредил мосье Кнусперли.

— Вы, — обвинил его Петисьон, — уклонялись от ответа всякий раз, когда я спрашивал вас о цене.

— Он содрал с меня сорок франков, хотя вы, мосье, говорите, что цена им — двадцать! — взвыл Деморуз.

— А кто мне заплатит за разбитый прилавок? — проревел в ответ Кнусперли.

— Господа, — сказал жандарм с тем вымученным достоинством, к какому прибегают школьные учителя, дабы внушить своим питомцам, что разочарованы в них, — господа, с моей точки зрения, на карту поставлена не столько сумма в несколько франков, сколько честь всей общины.

Инстинктивное чутье, более острое, чем его мыслительные способности, подсказало жандарму ход, позволявший перенести словопрения в сферу гордыни и чести, подальше от фактов, ни единого из которых он не понял. Первым среди тяжущихся воспользовался спасительным проходом меж ловушек и препон Кнусперли.

— Я не дурак, — сказал он вдруг рассудительно. — Такой клиент, как мосье Петисьон, куда дороже мне, чем пустяковая приплата, а уж репутация моя — тем более. Этот магазин был основан еще в тысяча девятьсот втором году моим дедом…

— Дед твой был старый ублюдок, а ты весь в него, — вставил Деморуз.

Кнусперли ответил на оскорбление лишь печально-снисходительной улыбкой.

— … И с тех пор мы верой и правдой служим обществу, — продолжал он. — Поэтому, если все стороны согласны, я готов лично возместить разницу в цене. Речь идет о сумме в сто сорок франков. Для всех ли это приемлемо?

— Нет, так дело не пойдет! — завопил Деморуз. — Думаешь, я не вижу тебя насквозь, лицемер? Хочешь выставить меня виноватым?

— Вы никак хотите войти со мной в долю? Тогда нам это обойдется по семьдесят франков с каждого, — ухмыльнулся Кнусперли.

— Вы что, меня за идиота считаете? — прорычал загнанный в угол Деморуз. Он обвел взглядом остальных и снова уставился на ненавистного Кнусперли, с лица которого по-прежнему не сходила бессмысленная ухмылка, приводившая Деморуза в бешенство. — Я не заплачу ни сантима, — гневно бросил Деморуз, — но вы все спятили, если думаете, что я буду и впредь марать руки этими паскудными часами. — Он снял часы и положил их на разбитую витрину прилавка. — Вот они, нате!

— Я и не притронусь к ним теперь. Заберите их сейчас же, не желаю больше видеть ни их, ни вас.

Деморуз озирался, затравленный и обескураженный Вдруг он протянул часы жандарму. Жест этот выглядел столь же глупым, сколь и неожиданным.

— Вы пытаетесь дать мне взятку, дядя Альберт? — спросил жандарм холодно. — Я ведь, знаете ли, при исполнении…

Деморуз в отчаянии протянул часы мосье Петисьону, тот отмахнулся с раздражением.

— У меня уже столько часов, не знаю, куда девать их, — сказал он, — и получше, чем эти.

— Ну хорошо! — вскричал Деморуз, его вдруг осенило: — Вот что я вам скажу. Я отошлю их назад этой итальянке и укажу на конверте характер вложения и стоимость. Именно так и сделаю! А вы, черт возьми, выкручивайтесь как угодно!

— Вы удовлетворены последним предложением, мосье? — спросил жандарм Петисьона.

Честно говоря, Петисьон был несколько разочарован этим внезапным фейерверком великодушия. Он не ожидал ничего подобного, поскольку в сфере банковских операций такое не случается.

— Что ж, решение, я полагаю, разумно, — ответил он, — хотя остается безнаказанным совершенно очевидное намерение мошенническим образом обмануть домашнюю прислугу. И не возьми я все дело в свои руки, мы столкнулись бы сегодня со злостным проявлением социальной несправедливости.

— Сколько вы платите своей итальянке? — поинтересовался Деморуз, иронически выпучив глаза.

— Это, я полагаю, не ваше дело, — резко ответил Петисьон.

— Почему бы и не мое, раз уж мы заговорили о социальной справедливости, — продолжал Деморуз. — Надеюсь только, она получает у вас побольше, чем те жалкие гроши, что вы платите моей жене. Шесть франков в час! От самого прямо смердит богатством, он купается в деньгах, а платит меньше всех в этой чертовой деревне! Ну, а жена моя далеко не в лучшей форме. Так что полегче насчет социальной справедливости, сударь! Полегче!