Дэн Сяопин

В середине декабря 1964 года для обсуждения и принятия документа, разработанного командой Лю, было созвано рабочее совещание Политбюро. Подготавливал его Дэн, который, узнав накануне, что Мао немного прихворнул, опять опростоволосился. Исходя, по-видимому, из гуманных соображений, он предложил «великому кормчему» не ходить на заседание. Особых дискуссий на совещании не предполагалось, а потому он просто пожалел Мао. Но тот, в очередной раз обидевшись, тут же явился в зал, где выслушал доклад Лю. А через несколько дней вступил с докладчиком в открытое столкновение. Вот что Мао заявил: «Помещики и кулаки — это режиссеры, стоящие за кулисами. На авансцене же сейчас находятся разложившиеся кадровые работники. Они, эти перерожденцы, и есть группа, стоящая у власти. Если вы организуете борьбу только с помещиками и кулаками, то у бедняков и низших середняков вы поддержки не найдете. Самый настоятельный вопрос — это вопрос о кадровых работниках, ибо помещики. кулаки, контрреволюционеры и дурные элементы не стоят у власти». Лю Шаоци попытался возразить: «Некоторые не одобряют такой постановки вопроса». Но Мао оборвал его: «Сейчас не нужно обращать внимания на всякие там классы или прослойки, нужно взяться за этих „стоящих у власти“ коммунистов, стоящих у власти „больших вождей“ и за тех, кто идет с ними». Чжоу, разумеется, тут же поддержал Председателя, но Дэн, испугавшись, по-видимому, что борьба с «каппутистами» в партии перерастет все мыслимые рамки, предложил сконцентрировать удар только по небольшому числу «особенно злостных перерожденцев». Мао на это ничего не ответил и просто вернулся к тому, с чего начал: «Сначала нужно ловить волка, а потом лису. Вот так нужно браться за проблему, начнешь не со стоящих у власти, ничего не выйдет». Лю опять попытался возражать, но Мао его уже не слушал ¹⁴⁸.

Этот спор состоялся 20 декабря, а через шесть дней Мао Цзэдун пригласил старых товарищей на банкет в Дом народных собраний на площади Тяньаньмэнь по случаю своего дня рождения. Присутствовало чуть более сорока человек, в том числе Лю и Дэн. Все находились в приподнятом настроении до тех пор, пока Мао неожиданно не разразился злобной речью. «Я хочу продолжить критику некоторых ошибочных представлений и суждений, проявившихся в ходе движения за социалистическое воспитание», — сказал он. И, не называя Лю по имени, вдруг объявил его взгляды немарксистскими, после чего сообщил, что кое-какие органы ЦК превратились в «независимые королевства» (он, в частности, имел в виду дэновский Секретариат). Заключил он выступление мрачным предупреждением: «В партии существует опасность возникновения ревизионизма» ¹⁴⁹. Все время, пока он говорил, в зале стояла мертвая тишина.

На следующее же утро, вновь явившись на рабочее совещание, Мао заявил, что «в нашей партии имеются по крайней мере две группировки: социалистическая и капиталистическая!» ¹⁵⁰. А на другой день стал размахивать перед собравшимися текстами Конституции Китайской Народной Республики и партийного устава и кричать, что у него здесь есть две книги, одна — Конституция, по которой он имеет гражданские права, а другая — партийный устав, по которому у него есть права члена партии. Но, сказал он, «один из вас» (то есть Дэн) «не пускал меня на совещание», а другой (Лю Шаоци) — «не давал мне говорить» ¹⁵¹.

Мао удалось получить поддержку большинства, и в итоге «Исправленные последующие 10 пунктов» оказались отвергнуты, а вместо них в январе 1965 года был принят разработанный Чэнь Бода под руководством Мао новый документ (так называемые «23 пункта»). В нем говорилось: «Ключевым моментом движения является исправление тех, кто стоит у власти и идет по капиталистическому пути» ¹⁵².

Тогда же, в январе 1965-го, Мао решил сместить Лю в связи с тем, что тот «выразил энергичный протест» по поводу развертывавшейся в ходе движения за «социалистическое воспитание» борьбы с «теми, кто стоял у власти в партии и шел по капиталистическому пути» ¹⁵³.

Относительно же Дэна он пока к такому решению не пришел, хотя и был зол на своего генсека. Но вскоре и к нему отношение Мао испортилось до крайности. На этот раз — в связи с тем, что тот вступил в острый конфликт с особой, ссориться с которой ни ему, ни кому бы то ни было в Китае не следовало: с мстительной и коварной женой «великого кормчего» Цзян Цин.

Эта хрупкая женщина, обладавшая исключительно сильным характером, пользовалась большим влиянием в китайском руководстве. И совсем не потому, что Мао страстно любил ее: за много лет брака он успел поостыть к ней и свои сексуальные потребности удовлетворял со множеством любовниц, главной из которых была поразительно красивая проводница его поезда двадцатилетняя Чжан Юйфэн (Чжан Нефритовый феникс). Но Цзян Цин (Азурная река, настоящие фамилия и имя — Ли Шумэн, что значит Ли Чистая и безыскусная) демонстрировала ему такую фанатичную преданность (в том числе политическую), что Председатель не мог не ценить этого. Бывшая когда-то до революции очень неплохой актрисой (в начале 1930-х Цзян с успехом играла в шанхайских театрах и даже снималась в кино), она нужна была ему и как эксперт в сфере культуры. В конце сентября 1962 года Мао поручил ей контроль за деятельностью органов культуры как на уровне ЦК, так и правительства. И его боевая подруга стала с огромным рвением внедрять принципы классовой морали в «загнивавшую» литературу и «деградировавшее» искусство. Под ее руководством на китайской сцене начали появляться новые оперы и балеты — своего рода пропагандистские агитки, убогие по форме и примитивные по содержанию, зато невероятно революционные.

Энергичной Цзян Цин было, однако, тесно на театральных подмостках. Ей нужна была политическая власть. И потому она стала вскоре конфликтовать со многими членами руководства, которые и без того ее не любили, — с того момента, как она стала женой Мао Цзэдуна. Большинство ветеранов с теплотой вспоминали прежнюю супругу вождя — Хэ Цзычжэнь, у которой с Председателем произошел разрыв за два года до его новой женитьбы. Этого им злобная Цзян никогда не могла простить. Хорошо относились к ней лишь немногие, в том числе Кан Шэн, ее бывший любовник, который, кстати, и познакомил Цзян с Председателем в 1938 году.

До осени 1962-го, однако, Цзян оставалась не более чем домохозяйкой и секретарем Мао, а потому особо навредить ни Дэну, ни кому другому в Политбюро не могла. Но после того как «великий кормчий» вывел ее на авансцену классовой борьбы, она, почувствовав силу, стала вмешиваться в дела многих китайских руководителей, хотя ни в Политбюро, ни в ЦК не входила.

Разумеется, ее поведение раздражало старые кадры. Но почти никто из них по какому-то странному легкомыслию не считал нужным скрывать свои чувства. Точно так же вел себя и Дэн Сяопин. Непростительная промашка для опытного бюрократа!

Так, посмотрев летом 1964 года очередной «шедевр», одобренный Цзян Цин, Дэн во всеуслышание заявил: «Из-за движения [по реформированию оперы] многие уже не осмеливаются писать статьи. В настоящее время агентство Синьхуа ежедневно получает всего по две статьи. В театральных спектаклях играют только роли солдат, показывают только одни сражения. А возьмем кино. Где же тут добиться совершенства, когда и это не разрешают изображать, и то не разрешают изображать»? ¹⁵⁴

Цзян Цин немедленно зачислила Дэна в список своих врагов, начав настойчиво внушать мужу мысль о его коварстве. Какое-то время Мао не придавал значения ее наветам, но в конце концов стал задумываться.

А пока, в начале 1965 года, хитроумной Цзян Цин удалось обработать супруга в нужном ей направлении в отношении приятеля Дэна, заместителя мэра Пекина и одного из ведущих китайских драматургов и историков У Ханя. Дэн действительно любил этого профессора-либерала, несмотря на то что тот не был членом компартии; он ценил его глубочайшее знание китайской истории, особенно периода династии Мин. И практически каждую неделю встречался с ним в одном из элитных партийных клубов, чтобы поиграть в бридж. Присоединялся к ним и первый секретарь ЦК комсомола Ху Яобан, тоже любитель этой западной игры. За картами они наслаждались беседой ¹⁵⁵.

На знании минской истории старина У Хань и погорел. Еще в январе 1961 года он написал историческую пьесу об отважном и благородном чиновнике XVI века Хай Жуе, осмелившемся высказать правду погрязшему в пороках императору династии Мин. И хотя сюжет был известный, Цзян Цин посчитала, что У Хань сознательно провел параллель между «делами» Хай Жуя и Пэн Дэхуая (ведь маршал тоже попал в опалу за критику вождя нации). Она подняла вопрос о пьесе сразу по ее выходе, но тогда ни Мао, ни кто-либо другой из его окружения не поддержали ее. Мао Цзэдуну нравился образ Хай Жуя. В нем он видел себя самого, «честного и правдивого революционера», борца против всех пороков прогнивших классов ¹⁵⁶.

Однако в начале 1965 года ситуация изменилась. Мао Цзэдуну, разозлившемуся на Лю, враги стали мерещиться повсюду. Вот тогда-то Цзян Цин и удалось внушить ему мысль о «двурушничестве» У Ханя. А вскоре — и о неверности Дэна. В этом ей помог ее старый друг Кан Шэн, не менее коварный, чем она. В первое время, когда Цзян Цин подняла вопрос о пьесе, он тоже скептически отнесся к затее, но затем, где-то во второй половине 1964 года, понял, что из этого можно извлечь неплохой политический капитал. И со своей стороны тоже стал нашептывать Мао, что У Хань — «контрреволюционер». Причем действующий по указке целой «банды», стремившейся реабилитировать бывшего министра обороны: «Мы критиковали Пэн Дэхуая, они же (Кан намекал на Лю, Дэна и иже с ними. — А. П.) приукрашивают Пэн Дэхуая. Разве это не оппозиционные действия?» ¹⁵⁷