День тринадцатый
Шрифт:
Естественно, по случаю ее появления все оторвались от работы, посыпались шуточки и хохмочки, пришли в движение языки, а топоры и пилы примолкли, и она заметила, как нахмурился Илья и в мальчишечьей улыбке до ушей расплылся Валька Сыч.
– Вот уж голь на выдумки хитра, - похвалила Юлька сычевское звено, ни к кому персонально не обращаясь.
– Приспособили бульдозер вместо крана - и глазом не моргнут.
– Понадобится - и заместо швейной машины присобачим, - тряхнул цыганским чубом с верхотуры Сыч.
– А левый берег чего же опыт не перенимает?
– наивно полюбопытствовала Юлька.
– Одного опыта мало, - угрюмо ответил Пирожков.
– Нужно, чтобы берег был под рукой.
–
И все наперебой принялись нахваливать Илью, какой он мастер и умелец, какой мастак на изобретения, какие у него золотые руки и светлая голова. А Илья усмехнулся:
– Вот поставим мост дугой, тогда и хвалите!
Тут начался прямо-таки фестиваль сатиры и юмора, все ведь не только плотники, бульдозеристы, вальщики и штукатуры, все еще и остряки-самоучки седьмого разряда. Куда там радиопередаче "Опять двадцать пять"!
– Каков мастер, такова и изделия...
– Топором тесать - это вам не язык чесать...
– Мастера собрались - из топора шти варить...
– Тоже мне работнички: что ни руб - гони рупь!..
– Черт занес на худой мост...
– Строим мост от дороги за семь верст...
– Наш Илья мастер - трефовой масти...
– Ну, мастер еще не мастер, - сказал Илья, чтобы остановить этот фонтан остроумия.
– Мастеришка. Мастерство - это у стариков, у нас в лучшем случае навык да сноровка... А ну, передовики, не отвлекаться!
– А сам подошел к Юльке вплотную и шепнул так ласково, как, наверное, он один умеет: - Ты, Литвинова, мне график срываешь. Очень тебя прошу больше сюда не являться. И обаяние свое здесь не демонстрировать. Займись лучше кухней, там ты царь и бог!
И это был ее "звездный час"!
В Усть-Борск она приехала весной, в конце апреля, когда еще снег синел по теневым склонам сопок и на реке, когда просека лишь чуть потревожила тайгу, так и не убежав за горизонт, и когда первые отряды десантников только формировались.
Они почти всем курсом дошкольного педагогического поднялись на крыло двадцать шесть девушек. Дома ахнули: куда же ты, дурочка, до диплома пустяки осталось, кому ты там нужна без профессии? Но они хотели "нюхнуть настоящей жизни". Впрочем, о профессии начальство сразу и позаботилось: все новоприбывшие "дошколята" были приписаны к ускоренным курсам автокрановщиц - настолько ускоренным, чтобы к лету всех "выстрелить" на Трассу.
Удивительный это был май в Усть-Борске!
Старое деревянное село с действующей церковкой семнадцатого века, с дощатыми тротуарами и откормленными лайками, флегматично возлежащими посреди улицы, с бесконечными поленницами заготовленных впрок, на столетие вперед, дров, - вдруг превратилось в столицу и "стартовую установку" гремящей на всю страну Трассы. За околицей и по огородам как грибы росли палатки и сборные дома различных служб; поверх крыш проплывали кабины красных самосвалов, а над пойменным лугом взметнулась полосатая "колбаса" аэродрома. Трещали, от тесноты добротные пятистенки Усть-Борска; энтузиазм, песни, воодушевление, радиопереговоры, смех выплеснулись из помещений и растеклись по округе.
Весь месяц почти круглосуточно в бывшем сельсовете, в амбарах, палатках, щитовках формировались отряды, увязывались проекты, утрясались и срезались сметы, заседал комитет комсомола, давали рекомендации научные экспедиции, инспектировали представители министерств, обследовали, выслушивали и выстукивали будущих десантников медицинские комиссии, наседали журналисты и выколачивали вертолет фотокорреспонденты. А каждую субботу в тесном клубе, по-допотопному рубленному "в угол", игралось десяток комсомольских свадеб. Да и то потому лишь десяток, что Усть-Борский прокат сплоховал
с запасом белых свадебных платьев. И каждое воскресенье в том же клубе с оркестром провожали на Трассу два-три десанта, самостоятельных отряда от десяти до ста человек, выбрасываемых на реки, туннели и будущие станции. Так что в этой атмосфере за май, за один май, наполовину подтаяли курсы автокрановщиц. Все, кто был посмазливее да побойчее, улетели в десанты вместе с молодыми мужьями - поварихами, подсобницами, учетчицами. А неулетевшие поглядывали друг на дружку растерянно: кого, мол, завтра недосчитаемся? И настороженно: кому же из нас, девоньки, суждено остаться последней?Юлька не была ни дурнушкой, ни мямлей, ни занудой. Разве что мордашка по циркулю да очки. Зато васильковые глаза, в которые только глянь... и золотистых волос копна... и фигурка что надо. Вот бы поразбитнее ей быть, поулыбчивей, позадиристей, а она больно уж серьезная уродилась. Словом, не из самых видных была Юлька и там, у себя в педучилище, и здесь, на ускоренных курсах. Но ведь и не из последних же! Тем не менее ряды автокрановщиц катастрофически редели, а Юльку все еще никто не заметил и не отметил вниманием. Уж не ей ли суждено в одиночку слушать последнюю лекцию?
И вдруг! Вдруг посреди занятий заявляется Илья... то есть тогда она еще не знала, что это Илья... заявляется ладный такой, сухощавый и чистенький парнюга, волосы ершиком, сразу видно - головастый, целеустремленный и себя очень уважающий, отодвигает инструктора по автокранам и говорит:
– Товарищи девушки, срочно нужна повариха. Завтра же в десант. Работа трудная, отряд особый - мостоотряд. Но в обиду не дадим, честно. Есть желающая?
– Есть, - пискнула Юлька, потому что горло перехватило и глаза затянуло внезапными слезами. То ли судьба ткнула в него пальцем, то ли сердце подсказало: твой!
– Как фамилия?
– раскрыл блокнот Илья.
– Литвинова.
– Вот и чудненько, Литвинова. Собирайся, в управлении спросишь Кулемина.
С ускоренными курсами было покончено! Она шла в десант, туда, где всего труднее, где передовые отряды, сброшенные с вертолетов, готовят плацдармы для наступления главным силам, где куются характеры и складываются биографии, где постепенно, шаг за шагом, пробивает тайгу, устремляясь в будущее, Трасса. И даже отпрашиваться не надо, потому что поварихами в отряд отпускают безоговорочно, поварихи сейчас для Трассы нужнее, чем лесорубы, тоннельщики и лэповцы.
В брезентовой своей робе явилась она в управление, спросила Кулемина. Никто такого не знал. Подождала, потолкалась в толпе, присмотрелась, определила, у кого что следует спрашивать, - нет, Кулемина среди командиров отрядов не числилось. В ней закипели слезы: неужто обманул, разыграл? И тут из толчеи курток, роб и беретов вывернулся Илья и вежливо набросился на нее:
– Ты где же пропадаешь, Литвинова?! Битый час ищу!
Она объяснила. Он огорчился:
– Вот видишь, даже по фамилии не знают, Кулибин да Кулибин. Механик-самоучка! Раз без зарплаты оставили, на Кулибина выписали. Честно!
– И тут же присмотрелся к ней, будто впервые увидел, пристально, заинтересованно.
– Ну-ка, ну-ка, сними очки.
Юлька сняла и полыхнула на него застенчивой близорукой синевой. До этой минуты лишь она знала, какой может быть хорошенькой. Иногда. И не для всех - для одного. И эту минуту узнал Илья. Он помолчал, ошарашенный, пробормотал "спасибо", зачем-то ощупал подбородок, лоб, щеки и сказал обреченно, вроде бы не ей, кому-то другому сказал:
– Промахнулся я с тобой, Литвинова. Перессоришь ты мне отряд.
– Не бойсь, не перессорю, - прозвенела в ответ Юлька, и при желании можно было услышать в этом ответе и вызов, и задор, и обещание, и угрозу.