Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Верещагин вскочил из-за стола. Он вытащил из кармана трешку и побежал за Несгибайло, крича: «Подождите! Вы потеряли три рубля!» Ему вдруг захотелось познакомиться с этим человеком. Доктор наук Несгибайло остановился. Он посмотрел на Верещагина подозрительно, однако трешку выхватил и, что-то буркнув, пошел дальше. «Ты хотел с ним познакомиться? – спросили молодые коллеги, когда Верещагин вернулся.- Зачем? Он же неудачник».- «Удачливость – забвение божье»,- ответил Верещагин. На него посмотрели удивленно и не поняли. Мастера не любят странных речей. У них, как было сказано выше, золотые руки и голова из червонного нержавеющего металла.

38

Итак, пореловский период жизни Верещагина. Директор предложил,

а Верещагин взял для начала тему, нельзя сказать, чтоб легкую, но частную и очень конкретную, а оттого и попроще. Он справедливо рассудил вслед за директором – милым, интеллигентным человеком, знающим уйму интересных случаев и умеющим рассказывать их к слову, отчего они приобретали глубокий поучительный и воспитательный смысл – вслед за милым, интеллигентным и мудрым этим директором Верещагин справедливо рассудил, что ему, сотруднику в коллективе новому, следует побыстрее проявить себя в каком-нибудь оперативном деле, чтоб сразу принести институту «ощутимую плановую пользу» – так выразился директор, и Верещагин согласился с ним: действительно, начать, пожалуй, лучше всего с этого, то есть, с завоевания предварительного авторитета, имея который можно будет позволить себе взяться и за решение важных, масштабных, фундаментальных и даже рискованных научных проблем, торопиться с которыми не следует, так как впопыхах и в спешке великие дела не делаются – в этом рассуждении директора, а за ним и Верещагина, содержалась главная ошибка: великие дела как раз именно в спешке всегда и делаются – в спешке и впопыхах, о чем директор мог и не знать, но Верещагину помнить следовало – ведь именно в спешке и впопыхах писал он свою знаменитую дипломную работу,- невыносимая зубная боль торопила его руку и гнала вперед его мысли.

Как бы там ни было, Верещагин согласился с директором, красивую папочку с дипломной работой, а также неказистые пухлые папки с ее черновиками он закинул подальше на антресоли милой однокомнатной квартирки, которую стараниями милого директора получил буквально через неделю после приезда в Порелово, и со взятой темой справился очень быстро, гораздо раньше положенного срока. И тут же – по личной просьбе директора – занялся подобной же, потому что «заказчик срочно ждет результатов, а быстрее вас – нет, я не льщу, отнюдь! – быстрее вас никто не сумеет сделать». Польщенный Верещагин поднатужился – работа была выполнена в срок несколько даже фантастический: узнав, что результат уже готов, директор так высоко поднял свои тяжелые брови, что только дурак не сумел бы догадаться, что этот видавший виды руководитель приятно изумлен, – с поднятыми бровями на радостном лице он выглядел как Михаил Алексеев, зафиксировавший рекордный вес. После этого случая, встречая Верещагина где-нибудь, например, в институтском коридоре, директор всегда поднимал свои брови – в знак приветствия, а также изумления тем фактом, что на свете существует такой быстрый на руку и энергичный молодой ученый.

Верещагин получал от всего этого большое удовольствие. У него, помимо высших творческих способностей, был еще и живой темперамент, тренированный ум, человеку с таким комплексом качеств решать частные проблемы – приятное развлечение. Частные проблемы обладают одним веселящим душу качеством: они заведомо разрешимы, поэтому вся работа принимает явно игровой характер; задача лишь в том, чтоб найти решение поизящней и полаконичней, а не вообще, как в настоящей творческой работе, где можно трудиться годами, куда-то идти и до последнего момента не знать, в том ли направлении, не в тупик ли идешь, и вообще – сдвинулся ли с места. От такой работы люди лишаются сна, становятся неуверенными, раздражительными, а в случае неудачи впадают в истерику и колют внутривенно камфару, как оплеванный недавно доктор наук Несгибайло. А Верещагину было легко. Он брался за порученные темы как за шахматные задачи-трехходовки, где просто выиграть не представляет никакой трудности, но надо – в три хода. «А хорошо бы и в два»,- думал Верещагин и выполнял задания раньше планируемых сроков, за что имел благодарности в приказе и довольно щедрые премиальные суммы. Он и двух лет не проработал, как вдруг заметил, что разбогател – немалых расходов потребовала мебель и разные прочие вещи для домашнего уюта, но прибывали новые деньги, и вот Верещагин раскошелился, приобрел в комиссионном

магазине замечательный японский магнитофон фирмы «Сони», ценой в рояль, так как очень любил музыку, а играть не научился – сначала война, а потом некогда было, взрывами, дурак, занимался.

Замечательная квартирка у Верещагина была – в коврах и с музыкой, с просторной кухней, балконом, ванной и с видом на железобетонный столб линии высокого напряжения из окна.

39

Шли годы: два, три, четыре. Дождливыми осенними ночами железобетонный столб напротив окна начинал угрожающе шипеть, по его проводам бегали зеленые огоньки, это электричество пыталось вырваться из них на волю: насыщенной влагой, воздух становился слегка электропроводным и пробуждал надежду.

В остальные времена года столб вел себя тихо. Верещагин любил его и часто любовался его железобетонной устремленностью ввысь – в те редкие минуты, когда мог любоваться. Свободного времени оставалось мало. Работа и развлечения занимали весь день и даже немного ночи. Верещагин ходил с приятелями в кино, ресторан и местный театр, где познакомился с двумя девушками. Одна из них сидела в зале, другая – выступала на сцене, то есть он познакомился со зрительницей и с актрисой; разумеется, в разное время. Эти события не играют важной роли в нашем повествовании и упомянуты лишь затем, чтоб было ясно, почему у Верещагина оставалось мало времени любоваться столбом.

Однажды вечером, распахнув, несмотря на ненастье, окно, он стал слушать шипение, смотреть на огоньки и вдруг захотел, чтоб сгусток электричества вырвался из высокого провода и молнией ударил ему в грудь. «Тогда было бы все как надо»,- подумал он, хотя, казалось бы, и так все шло как надо, жаловаться ему не приходилось: успешная работа, уважение начальства, друзья, две девушки – из партера и со сцены… К чему еще сгусток электричества в грудь?

«Я пожелал глупость»,- сказал себе Верещагин, вдруг испугавшись немедленного исполнения этого мимолетного глупого желания. Он закрыл окно, включил японский магнитофон, из которого тотчас же вырвалась чудесная музыка, стал слушать и подпевать, но не в этом дело.

А в том, что он все-таки пожелал себе сгустка электричества в грудь. Всякие последующие оправдания: дескать, я пожелал глупость, ничего не стоят, пожелать глупость нельзя, желания наши глупыми быть не могут: рожденные прежде добра, зла и смысла, они их запоздалому суду не подлежат. Глупым может быть размышление или поступок, то есть глупость можно подумать или сделать. А пожелать глупость – нельзя.

И безнравственными желания не бывают. Даже мысли – с большой натяжкой мы можем делить их на хорошие и плохие. Вот поступки – те да.

Никому еще желания и мысли других людей не причиняли вреда, зато от поступков ближних своих мы страдаем с рождения и до смерти.

Над желаниями нашими – лишь божий суд; мысли свои мы судим внутри себя; только поступки подвластны суду людскому. Вот что я хочу сказать.

И еще я хочу сказать: желания наши – звери лесные, должно любить и охранять их, как братьев меньших. Пусть рыщут свободно, неволя и клетка убивают в них жизнь. Даже когда воруют они ягнят наших, не можем сказать мы, что безнравственно поступают они.

Мысли наши – ровня нам. Их судим мы, и ими судимы. Не возвышаемся мы над ними, но и не ниже их.

Поступки же, те – боги. Возвышаются они над нами. «Дай-ка сотворю поступок»,- думаем мы, и поступок смеется нашему бахвальству: не мы творим его, а он нас.

Свершенный нами, он творит нас. Как Бог поступает он.

И ропщем мы на поступок как на Бога. «Что делаешь ты с нами?» – так ропщем мы.

Я знаю, как возник мир. Я сейчас вам расскажу, как он возник.

Вначале был хаос, и восемь Желаний носились над бездной.

Но вот они встретились и слились попарно – то ли в битве, то ли в объятиях, тогда еще не различалось одно от другого.

И родилось четыре Мысли. Теперь они носились над бездной, хаос имя которой.

Но пришло время и им слиться попарно в битве-объятиях. Два Слова родилось от них.

Когда же два Слова познали друг друга, родился Поступок, вспыхнул свет и начало быть то, что должно быть, а хаос исчез. Потому что хаос – это название мира до того, как в нем совершился первый Поступок.

Поделиться с друзьями: