Деньги

Банк-стрит походила на фрагмент сентиментального Лондона: робкий коричневый песчаник, окаймленный черными перильцами и бледными цветочками, даже застенчивый аромат листьев и сучьев в вечернем воздухе. Я обратил внимание на гуттаперчевого черного мальца, возраста Феликса или чуть постарше, который вышагивал под ручку с хорошенькой подружкой. Небрежно потянувшись за ограду, он сорвал с дерева розовый цветок и предложил девице. Та повертела его перед носом, лицо ее на мгновение озарилось, потом выпустила цветок из рук.

— Эй, какого черта? — сказал парнишка. — Какого черта, это же было так красиво. Так красиво — цветок, и вообще. Зачем бросила, сучка?

Он вырвал руку и ускорил шаг, вколачивая каблуки в асфальт, сердито горбя плечи. Девица отстала и присела на корточки, и стала собирать в подол платья сухие лепестки.

Я прикинул, что мне нужно было как-то убить полчаса. Свернув пару раз направо, я обнаружил, что меня занесло на виадук в нижней части Восьмой авеню — район не так чтобы бедный, но почти. Ремонт обуви, закусочная «Азия де Куба», «Клуб экстаза и агонии», экстрасенсорная консультация и диагностика, «Все для байкеров», а также винный, пивняк, атрибутика. Закраины вентиляционных решеток похожи на огромные подошвы — интересно, это так по замыслу? На капотах припаркованных машин молодежь играет в шахматы. Бледная татуировка на бледном старом плече. Вот, опять началось: стар и млад, здоровье и немочь смешиваются, как имущие и неимущие уникумы Америки, красота и уродство, манхэттенские чудеса зноя и холода. Некоторые персонажи в кошмарном состоянии. Им явно не помешал бы капитальный ремонт, приток инвестиций, некоторое облагораживание. Но такая чересполосица как раз в моем вкусе. Меня она возбуждает. Лондон после этого кажется водянистым и разреженным... Меня омывал желтый свет закрытых банков, муниципальные и финансовые, мать их так, структуры уже свернули лавочку. Почему банки не могут проявлять такую же разносторонность, спонтанность и изобретательность, как любое другое американское предприятие? Почему нет, например, центра «Все для банкиров»? Не знаю, но я чувствую себя увереннее. Весь день ничего не пил. Ничего не пил за ленчем, хоть и заказал кошмарный «Сюрприз Мальвины» (куча мала бифштексов на тройной решетке). Сегодня вечером я ни в коем случае не должен ударить в грязь лицом. Я принял душ и все такое, и, в общем, выгляжу вполне сносно. Эта пробежка с Филдингом, это трущобное сафари явно пошло мне на пользу. Очень кстати, потому что я должен быть сильным. Вы думаете, это паранойя, но я четко ощущаю, что какая-то каша заваривается. Или вы тоже из числа кашеваров? Это ужасное ощущение у меня еще с прошлой поездки, ощущение... скрытой подоплеки. Я пытаюсь убедить себя, что все дело в психологическом настрое: бедный мальчик и страх успеха. Дело не в фильме. С фильмом все в ажуре. Фильм никуда не денется. Дело в чем-то другом, в чем-то куда более серьезном. Серьезнее, чем то, что вытворяет со мной телефонный Франк, что бы это ни было. Серьезнее, чем то, что вытворяет со мной Селина, что бы это ни было. Серьезнее, чем то, что я вытворяю с собой сам... Отвернувшись от витрины — ну почему всегда должно быть именно так? — я наткнулся на здоровенную, рыжую бабищу ростом почти под два метра, в неустойчиво сидящей шляпке с плотной, в мушках, вуалью до подбородка. Она угрожающе нависала надо мной, и мне показалось, я даже ощутил ее горячее дыхание.

— Простите?.. — сказал я, но она и бровью не повела (наверно), продолжая пялиться на меня через свою маску... Где же я мог видеть эту ненормальную? Вот, глядите — опять эта сука. Где-то я ее определенно видел.

Вернулся я тем же маршрутом, через «голубой» район, Кристофер-стрит. Обогнул и «розовый» район — по крайней мере, две мускулистых девицы преградили мне доступ в святая святых. Потом нашел заведение с недвусмысленной вывеской «Для одиночек», и никто не препятствовал мне войти... Об этих рассадниках венерических инфекций я читал в «Отребье» и в «Миазмах», причем оба журнала держались подчеркнуто высокомерного тона. Год или два назад ходил слух, что подобные точки кишмя кишат стюардессами, фотомоделями и деловыми женщинами: пять минут, пара пива — и ты уже в гостиничном номере или служебной квартире, и какая-нибудь очаровательная малютка делает над твоей физиономией шпагат. А вот и неправда! — писали в «Отребье». Не исключено, что какое-то время так и было, утверждали в «Отребье», но буквально через пару недель свое веское слово сказали местные авторитеты, и халява кончилась. Девицы разбежались. «Миазмы» даже выслали на проверку отряд симпатичных репортеров мужского пола, и все поголовно вернулись несолоно хлебавши... Что ж, данное заведение выглядело вполне прилично, единственная загвоздка — ни одной женщины. Они все в «розовых» кафе, в лесбийских дискобарах. Так что я присоединился к полудюжине синюшных нелюдимов и вплотную занялся «сайдкаром» [24] . Восемь двадцать, говно базар. За тебя, Мартина, мысленно произнес я и распластал на мокром цинке двадцатку.

«Сайдкар» (слэнг) — коктейль из апельсинового ликера, коньяка и лимонного сока (доел, sidecar — коляска мотоцикла).

Мартину-то помните, Мартину Твен? Только не говорите, что забыли. И как воспоминание, приятель? Что встает перед мысленным взором, сестренка? Наверняка же помните. Я-то прекрасно помню. Благо есть что вспоминать, за столько-то времени. С Мартиной дело в том... дело в том, что мне никак не удается найти голос, к которому она бы прислушалась. Голоса денег, возраста, порнографии (все эти неконтролируемые вещи) — совсем не то, с Мартиной им не совладать. Я думаю о ней, и внутри у меня кипит безъязыкая революция — так же я ощущаю себя в Цюрихе, Франкфурте или Париже, когда аборигены меня не понимают. Мой язык тщетно ворочается в поисках систем и закономерностей, которых нет и не может быть. Потом я перехожу на крик... Взять хоть людей, с которыми мне обычно приходилось общаться: стилисты, фотомодели, актеры, продюсеры, бездельники, куда-ветер-дует, чего-изволи-те, не-могу-знать, чинуши и финансисты— сплошные пройдохи. Женщины тоже, только и делают, что жонглируют — сексом, временем, бабками. А кто не пройдоха, кто честен и прямодушен? Уж точно не я. Меня жизнь гнула и корежила, долбила и рихтовала, пока не втиснула в эту заковыристую форму. Каждая жизнь — это шахматная партия, пошедшая прахом на седьмом ходу, и вот игра стала скованной, дремотно-тягучей, каждый ход вынужденный, все фигуры пришпилены, на прицеле, в жестком цугцванге... Но тут и там порой мелькают персонажи, которым, вроде, нет преград ни в море, ни на суше, и их пример ужасен. Как правило, денег у них куры не клюют.

Взять хоть ее английского мужа, Осси — тот давно обеспечил себя на всю жизнь, но работает он с деньгами, с деньгами в чистом виде. Ни с чем больше его работа не связана, только с ними. До баловства с акциями, фондовыми ценностями, товаром, фьючерсными сделками он не опускается. Только деньги. Незримо присутствуя в башнях на Шестой авеню и Чипсайде [25] , белокурый Осси при помощи денег покупает и продает деньги. Вооруженный одним лишь телефоном, он покупает деньги за деньги, продает деньги за деньги. Он работает в пазах и трещинах между валютами, покупая и продавая с наценкой, ежедневно лавируя курсами обмена. За эти услуги он получает денежное вознаграждение. И немалое. Просто красота, и Осси тоже красавец.

Чипсайд — улица в Лондоне, раньше дешевый рынок.

С «сайдкара» я переключился на «олд-фешнд» [26] . Все равно на эти званые обеды я всегда заявляюсь слишком рано. Вот ухожу поздно, но не так поздно, как нужно. Бармен, повторите. Жадно хлебая упоительную смесь, я ощутил характерные флюиды, женское присутствие. Повернувшись, я обнаружил, что у стойки рядом успела устроиться девушка. И вибрирующим голосом заказывает белое вино. Я для разнообразия заказал «манхэттен» [27] . В Нью-Йорке полным-полно сногсшибательных девиц с бархатной кожей и кремовыми зубками— и здоровенными буферами, но это уже, такое впечатление, само собой разумеется. Тут не может быть без подвоха. (А вот и он: большинство их психованные. Это полезно помнить.) Цыпочка на соседнем табурете — она выглядела, как Клеопатра. Не знаю, в чем тут дело, но я сходу распознал в ней прирожденную вертихвостку, на все дыры мастерицу, отъявленную фаллопоклониицу и тэ дэ. У меня глаз алмаз. Я покосился на часы — полдевятого... нет, полдесятого. Оба-на. Пора двигаться.

«Олд-фашнд» — коктейль из виски, горького пива, сахара и лимонной корочки (доел, old fashioned — старомодный; так же называют широкий стакан для коктейля).

«Манхэттен» — коктейль из виски, сладкого вермута, горькой настойки и пр.

— Вас угостить? — поинтересовался я.

Ее так и передернуло, плечи поникли. Она мотнула головой.

— Белого вина? — не отставал я.

— Спасибо, не надо.

— Что значит «спасибо, не надо»? Вы что, читать не умеете? Бар — для одиночек.

— Прошу прощения!—громко сказала она. — Бармен! Этот мужчина ко мне пристает.

— Еще бы я не приставал. — Я легонько постучал ее по плечу, одним пальцем. — А ты чего ждала, детка? Что ты здесь тогда делаешь? Тебе что, калифорнийское шабли нравится? Или эти пластмассовые утята на стенах?

— Эй, вы, там. Заткнитесь или убирайтесь.

Это вступил бармен.

— А что такое? Я тут что, единственный грамотный? Над входом же вывеска— «Для одиночек». Яркая, неоновая. Я один, ты одна. Какие проблемы?

— Он напился.

Это вступил один из нелюдимов.

— Ну-ка, кто там такой смелый?

Я вертко соскользнул с табурета. Почему-то это привело к необходимости второго маневра, а именно подниматься с пола.

— Ну так еще бы, десять коктейлей подряд!

— Эй, держи его... давайте... вот так...

Началось мельтешение; меня держали за руки, толкали коленом вспину, дергали за волосы. Как время-то летит, подумал я. Пожалуй, пора двигаться.

Через пятнадцать минут, или, может, через двадцать, я стоял и пялился на кабину лифта: железная решетка, двери гармошкой. Я развернулся и прошел по коридору, и позвонил в дверь. Да, я был пьян, но у меня открывалось второе дыхание. Просто дело в том, что одни умеют пить, а другие нет. Еще стаканчик-другой, и я буду как огурчик. Я поправил галстук и пригладил волосы. Еще раз нажал на звонок и долго держал кнопку. Скрипучей дробью раскатились шаги, кто-то сбежал по деревянной лестнице. Дверь распахнулась.

На пороге стоял Осси, в жилете и рубашке. За ним, в торце коридора, виднелась Мартина — в переднике и с тарелками в руках.

— Здорово, старик! — хрипло выдавил я. — Шел вот мимо, дай, думаю, зайду...

Осси сделал шаг вперед.

— Уже поздно, — сказал он. Из-за его плеча удивлению выглянула Мартина. — Пора домой, Джон. Ясно? Домой.

Дверь захлопнулась. Да что с ним такое? — подивился я. Какая муха его укусила? Ну да, я немного опоздал, но... Я глянул на часы. Те показывали четверть второго. Тут я кое-что вспомнил. Я не только поздно пришел, но и поздно ушел.

Точно-точно. На званом обеде я уже был. И кое-что подсказывало мне, что вел я себя там не лучшим образом.

Сегодня мой день рождения. Мне тридцать пять. Если верить последней хорошей книжке, которую я прочел, это означает, что я на полпути в моем путешествии сквозь время. Но ничего подобного я не ощущаю — какое там полпути... Престижный номерной знак на моем «фиаско» гласит: ОАР 5. В глубине души я еще ребенок, но я достаточно серьезный партнер в компании «Брюхо, Ухо и Непруха». Такое ощущение, будто я только-только начал. Такое ощущение, будто вот-вот закончу, вот-вот. Да, ощущение именно такое.