Деньги

Она тотчас же стала приводить в исполнение свой план, забрала дочерей и поехала на Петровку, где у неё были какие-то знакомые магазины. Анатолий остался один и стал обдумывать своё положение.

Посылать завтра к Перепелицыну секундантов — было немыслимо. Это значило губить всю свою будущность. А между тем бухгалтер ждать не будет, — и необходимо его так или иначе умиротворить.

— Принять вызов, но отложить поединок насколько можно — другого выхода нет.

Он сел к столу и стал писать.

«Милостивый Государь! Я согласен. Но дела принуждают отложить решение вопроса на месяц. По прошествии этого времени я к вашим услугам. Соблаговолите ответить».

Через час принесли ответ.

«Милостивый Государь! Я не могу согласиться на столь долгую отсрочку ни в каком случае».

«Я не могу рисковать всем, — написал ему в ответ Анатолий, — потому что в моих руках сосредоточено много служебных бумаг, и в них заключается судьба многих людей. Я всё должен привести в порядок. Мне нужно четыре-пять дней. Думаю, что вы не настолько кровожадны, чтобы не подождать столь незначительный срок. Даю вам слово — я проведу ночи над работой, — и покончу всё в возможно скором времени»…

На это был получен ответ:

«Хорошо, четверо суток я вам даю».

Четверо суток — срок большой. В четверо суток многое могло случиться. Надо было действовать, действовать осторожно и осмотрительно.

Он сидел у себя в номере за бумагами. Было уже поздно, одиннадцатый час, когда прислуга заявила, что его хочет видеть барышня.

Он думал, что это Лена, и сказал: «Очень рад». Но лакей впустил Сашеньку. Сашенька была, как всегда, весёлая, свежая, с неизменной улыбкой.

— Друг детства, здравствуйте, — сказала она. — Не смущайтесь, — я знаю, что ваша невеста № 2 приехала в Москву. Я на минуту, и вас не скомпрометирую.

— Да, это неудобно…

Она отворила дверь в коридор.

— Заседание будет при открытых дверях. Вообразите, что я — просительница.

Она села у письменного стола.

— Я приехала вас предупредить, — сказала она, и веселость пропала на её лице. — Мы, в самом деле, друзья детства и, во всяком случае, есть же у нас взаимные обязательства. Я была сегодня у вашей тётки. Там ваше дело совсем проиграно: у неё остановилась ваша прежняя невеста, Наталья Александровна. Они вместе плачут целые дни. Там же постоянно Перепелицын, и там же с утра до ночи чёрненькая девушка, гувернантка Ламбина. Вы знаете её?

Он кивнул утвердительно головой.

— Все они жестоко возбуждены против вас. Дело это надо покончить. За что вы себя без ножа режете?

— Вы мне дадите какой-нибудь совет?

— Что я, глупая баба, могу вам посоветовать? Я могу только предупредить вас. Перепелицын ходит с таким видом, точно хочет подстрелить вас из-за угла.

— Я знаю, — сказал Анатолий.

— Наталья Александровна ничего не говорит. Она чувствует, что вы тяжко её оскорбили. Но эта Ламбина, маленькая девушка, она так восстановлена против вас. Она не может слышать, не может говорить о вас спокойно. Она всюду говорит о том, что вы поступили отвратительно, что всё это было на её глазах.

— Как она попала к тётке? — спросил Анатолий.

— И это я знаю. Когда отец её внезапно умер, к ней прибежал Перепелицын, а потом привёл Ламбину. Они помогли обрядить тело и отправить его в Москву, — оно ещё не пришло сюда. В дороге она всё время ухаживала за Натальей Александровной, которая близка была к безумию. Они привязались друг к другу, как молодые девушки. Да они обе, ведь, хорошие. Но всё-таки, Ламбина — злейший ваш враг, и я пришла к вам предупредить вас об этом.

Анатолий протянул ей руку.

— Спасибо, Саша, — сказал он. — Слушайте, вы можете доказать мне, что вы мой друг? Можно на вас положиться? Вы поможете мне, если действительно мне нужна будет ваша помощь?

Она несколько времени колебалась.

— Я не знаю, что вы от меня потребуете, — нерешительно сказала она.

— Ничего особенного. Небольшой услуги.

— Хорошо, — сказала она и прибавила: — если это не помешает моей практике.

— Нет, не помешает.

— Прощайте, Анатолий Павлович, — сказала она, вставая, и вдруг лицо её стало грустно. — Мне тяжело на вас смотреть…

— Вам тяжело?

— Да.

— Вы — я так верила в вас… в моего друга детства… А теперь… Мне вас жалко…

Она взяла его голову, поцеловала его в лоб, отвернулась и быстро вышла.

«Хорошо, что никто не видел, — подумал он, идя вслед за ней и заглядывая в коридор. — Вот бы одолжила Лена, если бы была здесь. Не люблю этих эксцентричных выходок».

Он воротился на своё место к столу.

— Да, положение серьёзное, это несомненно, — проговорил он, перебирая бумаги. — Откуда эта ненависть Ламбиной ко мне? Недаром она всегда была мне противна.

Он пододвинул ближе электрическую лампу и снова начал перелистывать лежавшие перед ним документы.

XI

Прошёл день. Он ничего нового не принёс в положении дел. Перепелицын замолк, — и от него никто не приходил. Со стороны тётки тоже ничего не было. Но к вечеру произошло одно обстоятельство крупной важности, значительно осложнившееся к следующему утру.

Приехал на вечернем поезде сам Петропопуло. Он был весел, доволен, молодцевато оглядывался, был развязен, целовался с будущим зятем, одобрил все его покупки, похвалил за дешевизну и заметил, указывая на голубую мебель:

— Вот такую, ну точка в точку, я видел у княгини Тер-Собакиной.

— А кто такая Тер-Собакина? — спросил Анатолий.

— Богатая княгиня. То есть была богатая. Сын у неё беспутный.

— А какие ж дела у вас с ними были?

— Сыну деньги я взаймы давал. Я с отцом его ещё дружен был. Хороший был князь. Он на поставке нажился в турецкую войну. В Закавказье поставлял разный товар. Много он тогда — ой-ой как много! — заработал. Приятели мы были тогда, большие приятели.

Анатолию было неприятно, что старик знаком с князем; но он ни словом не обмолвился, что мебель именно взята от него.

Но зато на следующий день утром Петропопуло ворвался к нему как буря. Он был в большом волнении и задыхался.

— Что такое! Что такое! — говорил он, вращая белками, налитыми кровью. — Вы, господин товарищ прокурора, входите в мошенническую сделку с разными мазуриками? Что такое? Я сейчас был у Тер-Собакина. Я с него должен получить по векселям, и иск мой уж предъявлен, и на той неделе разбираться должен. Еду я к нему, чтоб полюбовно кончить, а у него голые стены, сам он лежит на двуспальной постели, под розовым стёганым одеялом, и хохочет. «Что, говорит, с меня взяли! Я, говорит, маменькину всю мебель продал. Теперь она меня проклянёт и платить за меня не будет. И продал-то прокурору». Я его чуть не задушил. Насилу сказал, что это вы… Ведь это мошенничество, милостивый государь?