Дэниэл молчит

Перед моими глазами возник отец Энди, в сапогах до бедер, с большими, натруженными ладонями. Он обходит дом, построенный собственными руками, и, остановившись у камина, с мукой вспоминает сына, которого в этом доме больше нет.

— Лайам умер. С ним случился эпилептический припадок, он скатился по лестнице и разбился. И двух лет не прожил в том заведении, куда его отправили, — в спецшколе. Что это за школа, если там ничему не учат? Все это время мама мечтала вернуть его домой. Говорила, если ему суждено умереть — пусть умрет дома, в семье, среди родных людей.

Мотнув головой, я закрыла глаза ладонью.

— Не скажу, что его смерть меня так уж потрясла, — продолжал Энди. — Мне лет десять было, а Лайаму гораздо больше, он казался совсем взрослым, да и дружить с ним было сложновато, сами понимаете. Но мама… Она стала другой. Семеро детей так и не заменили ей умершего сына. Она тосковала. Нет, конечно, она радовалась за нас и каждому помогала изо всех сил, но в душе все равно тосковала. Вам знакомо это чувство, правда ведь? Правда, хорошая моя?

Я кивнула. Поднялась на руках и легла на Энди, накрыла его своим телом, уткнулась носом в ложбинку шеи, вдохнула соленый запах его кожи.

— Поедешь когда-нибудь со мной к родителям, Мелани? Они будут в восторге от твоих детей. И от тебя.

Отец Энди почему-то виделся мне в комбинезоне пепельного цвета, а мама — очень хрупкой, с изящной шеей и тонким, изрезанным морщинами лицом. Именно такими я представляла их на пороге родного дома Энди: они здоровались со мной, обнимали детей, а на Дэниэла просто не могли насмотреться, как на Лазаря, которого подняли из могилы золотые руки их сына.

Энди поцеловал меня. В первый раз. Он уже столько знал обо мне, мы столько часов провели вместе за самыми странными занятиями, порой на грани приличия. И первый поцелуй? Невероятно.

— Сегодня я не попрошусь остаться, — сказал Энди. — Но когда-нибудь… да?

Я кивнула, стараясь не думать о том, что скажу детям, когда это произойдет. А Стивена мне ставить в известность или промолчать? Собственно, любую мысль о Стивене я вообще сразу гнала прочь. Это у меня такая новая линия защиты. «Стивен ушел» — и все. С глаз долой — из сердца вон. Любая иная мысль под запретом.

«Стивен ушел», — повторяла я в объятиях Энди, закрыв глаза под его поцелуями.

Стивен ушел. Я гладила мягкие волосы Энди. Стивен ушел. Я наконец осознала очевидное. Он ждал меня, этот дар небес. Я могу полюбить его, если только позволю себе. Так почему любое мое робкое движение к счастью ощущалось предательством по отношению к детям?

— Энди… Что-то в последнее время радость дается мне с трудом. — Я расстроена и недовольна собой. Я как будто оправдывалась перед Энди. Нет, я определенно извинялась перед ним.

— Счастье впереди, — заверил он. — Только не останавливайся.

В «Кларкс» не бывает обуви с пряжками для мальчиков. «Липучки» — пожалуйста. Шнурки — сколько угодно. Но не пряжки. Та же проблема в «Старт-Райтс»: с пряжками — только девчачья обувь. На невесомых летних туфельках, в моем детстве именовавшихся «бальными», пряжки есть, а на прочных, мальчишеских, — нет.

Дэниэлу необходима обувь, которая поддерживала бы лодыжки. Так сказал ортопед — длинный, совершенно лысый дядька, напомнивший мне пеликана своей широченной улыбкой, приличным брюшком и несуразно тощими ногами. За сто двадцать фунтов он выдал мне диагноз: гипотония и гиперподвижность суставов. Другими словами, Дэниэл — гуттаперчевый мальчик; слишком легко гнется. Такие дети бегают на носочках, как балерины, часто спотыкаются и падают, выворачивая слабенькие суставы. Их даже крепко обнимать нельзя, слишком сильное давление им противопоказано, как тюбику с зубной пастой.

— Но с возрастом пройдет? — спросила я. — Можно чем-нибудь ему помочь?

И да и нет. Можно купить ему обувь, которая поддерживает лодыжки. И можно надеяться, что суставы окрепнут.

— Видимо, он с рождения такой? — Ортопеда интересовало, не был ли Дэниэл аморфным, как резиновая кукла, в моих руках.

Дэниэл был безупречным ребенком. В одиннадцать месяцев уже топал по дому в своих крохотных ботинках. Заливался смехом, гоняясь за Эмили. И уж конечно не бегал на носочках — я бы заметила. Ну не было у него в младенчестве симптомов аутизма. Вот почему я не готова принять мысль о генетической природе его болезни, даже если забыть о том, что ни у меня, ни у Стивена в роду не было аутистов. Гипотония и гиперподвижность суставов должны были бы проявиться с момента его появления на свет, но Дэниэл был идеальным ребенком и очередной осмотр в полтора года прошел на уровне своих сверстников. Что-то с его организмом случилось позже, ближе к двум годам. Правительство настаивает, что вакцинация ни при чем, — тогда что это было? Кто бы знал, как тяжело матери вспоминать своего ребенка здоровым — и следить, как он меняется на глазах под влиянием невидимой, зловещей силы. Я умирала с каждым категоричным диагнозом очередного специалиста. В кабинете ортопеда мне было страшно, пальцы тряслись, глаза слезились, голос срывался.

Но стоило мне открыть рот, и я не могла остановиться. Я рассказывала о Дэниэле, пока не выдохлась. Я смотрела на белые стены кабинета, на свои руки, туфли, ни на чем не задерживая взгляд, пока он не упал на Дэниэла у моих ног. И я успокоилась: мой сын рядом, он говорит, он развивается, и никто не может этого отрицать, даже врачи.

— Вы очень возбуждены, — посетовал доктор, присматриваясь ко мне. Волосы у меня чуть влажные — перед самым выходом я сунула голову под кран, а потом еще и несла Дэниэла на плечах до метро, поскольку не могла себе позволить взять такси. — С вами все в порядке? Вы уверены?

— Видите ли, я уже довольно давно живу как на передовой. Вы только что сказали, что не в силах мне помочь. Ладно, я это понимаю и даже принимаю. Но не рассчитывайте, что я при этом сохраню хладнокровие.

К ортопеду я попала в июне. С тех пор прошли месяцы, я потратила тысячи фунтов, посетив всех традиционных и альтернативных медиков, практикующих в Большом Лондоне. Судя по тому, что список исчерпан, а мой банковский счет давным-давно не подавал признаков жизни, рассчитывать я могла лишь на себя.

Я отправилась по магазинам на поиски ботинок с пряжками, не выдержав трогательных просьб Дэниэла. «Очень хочу туфли с пяшкой», — умолял он каждый день и, сложив ладошки, склонял голову, вроде как перед королевой. Я пообещала ему купить туфли, и сын мне поверил, весь засветившись от предвкушения. Так почему в этих чертовых магазинах нет туфель с пряжками для моего мальчика, который уже с легкостью составляет предложения из четырех и даже пяти слов?!

— Только девичьи. — У элегантной дамы в торговом зале «Кларкс» убийственно очаровательный для продавщицы акцент; костюм на ней из льна, очки на дорогой цепочке, туфли классом повыше, чем «Кларкс». — Я уже говорила, когда вы заходили в первый раз, — добавила она.

— Я помню. Но он хочет ботинки с пряжками.

— Возьмите на липучках. Очень удобно.

— Пяшки. А-а-а! Пяшки, пяшки, ха-ха-ха! — Дэниэл запрыгал на носочках, как если бы кто-то нажал на кнопку «пуск». — Хочу туфли с пяшкой. Хочу-хочу! Очень-очень!

Целых восемь слов подряд. Энди обещал, что однажды я перестану считать. «То есть он станет нормальным, как все?» — спросила я. Энди всегда честен со мной. Он всегда говорит мне правду. «Нет», — ответил он. Я и сама знала ответ, но что поделать — я упрямо пыталась выторговать для Дэниэла другой диагноз; я надеялась, что кто-нибудь найдет у него синдром Аспергера, [7] речевые нарушения — только не аутизм. Все что угодно, только не полновесный аутизм. Зря время потеряешь, Мелани, ничего не выторгуешь, предупредил Энди, для которого аутизм — заболевание излечимое, но только в том случае, если от него не прятаться.

7

Вид психического нарушения, часто считается проявлением слабой формы аутизма.