Деникин. Единая и неделимая

Оргбюро Всероссийского центрального комитета для вербовки волонтеров. Успел создать около 100 батальонов. Само собой, нажаловался на Ставку как на «гнездо контрреволюции».

Через год, командуя Восточным фронтом большевиков, Муравьев лично объявит войну Германии и попытается развернуть армию на Москву, где засели «предатели», позвав с собой в поход с Волги мятежных чехословаков.

В Могилеве отметился и полтавский журналист, выпускник духовной семинарии Симон Петлюра, представлявший «Всероссийский союз земств и городов». Приехал просить разрешения формировать отдельную Украинскую армию в составе Русской армии. В Ставке с большим подозрением относились к подобным формированиям — Туземная дивизия и латышские стрелки вполне себя зарекомендовали, но от них не исходило центробежных поползновений. Но один из создателей Украинской социал-демократической рабочей партии Петлюра был известен как давно бредивший мечтой о воссоздании «ридной нэньки Украины».

Тем не менее умные головы в Петрограде посчитали, что это будет очень демократично, и поддержали, разрешив украинизировать несколько корпусов на Юго-Западном и Румынском фронтах. К примеру, 34-й корпус генерала Павло Скоропадского. «Правительство считает возможным продолжать содействовать более тесному национальному объединению украинцев в рядах самой армии, или комплектованию отдельных частей исключительно украинцами, насколько такая мера не нарушит боеспособности армии… и находит возможным привлечь к осуществлению этой задачи самих воинов– украинцев, командируемых Центральной радой в военное министерство, генеральный штаб и Ставку».

Себе на голову. В созданных частях началась «ползучая украинизация», солдаты отказывались воевать не под «жовто-блакитным прапором», а русских офицеров и унтеров тут же начали «этнически чистить».

Через несколько месяцев «генеральный секретарь Центральной Рады» из семинаристов Симон Петлюра создаст Гайдамацкий кош и открестится от Великороссии насовсем.

Ставку не любил никто. Политические силы считали ее средоточием поклонников «старых порядков», армия обвиняла ее во всех бедах снабжения и бесхозяйственности тыла, во Временном правительстве считали ее слишком громоздкой и постоянно пытались «упростить» ее аппарат.

К Деникину в Ставку приехал его однокашник по Академии начдив генерал-майор Павел Сытин с собственным проектом налаживания дисциплины. Он предложил для укрепления фронта объявить, что вся земля — помещичья, государственная, церковная — отдается бесплатно в собственность крестьянам, но исключительно тем, которые сражаются на фронте. Таким образом, по его мнению, солдаты должны перестать волноваться за то, что в тылу землю поделят без их участия, и будут спокойно воевать. Генерал сунулся с таким проектом к Каледину, тот вытолкал его взашей — «что вы проповедуете, ведь это чистая демагогия!». Деникин подтвердил, что инициатива Сытина — чистейшей воды безумие и анархия. Генерал обиделся. Через год они еще встретятся уже по разные стороны баррикады. Сытин будет командовать Южным фронтом большевиков и верно служить новой власти вплоть до «благодарственной» пули от нее в 1938 году.

Сам Деникин сразу же ввязался в борьбу с Генштабом, настаивая на требовании, не считаясь со старшинством чинов, предоставлять все же высшие командные должности только офицерам, прошедшим практическую школу полкового командира. Из-за этого он даже рассорился с будущим военным министром полковником Александром Верховским (впоследствии служил у большевиков), не допустив его назначения с должности начальника штаба дивизии начальником дивизии.

Столкнулся и с вопиющим казнокрадством, когда колоссальные суммы исчезали на сомнительное «снабжение войск» или строительство так и не появившихся в реальности рокадных «железных дорог». Миллионы просачивались сквозь пальцы.

И здесь не обходилось без популизма. В Петрограде приняли волевое решение увеличить содержание солдатских окладов в армии от 7,50 до 17 рублей (по разным чинам), во флоте до 15–50 рублей. Офицерам же, напротив, снизили содержание, убрав «представительские» и «фуражные» выплаты.

Чехарда в контроле за работой Ставки со стороны многочисленных чиновников Временного правительства привела к тому, что сначала, «сокращая громоздкий аппарат», упразднили инспекции по родам войск, а затем с громким скандалом стали их опять восстанавливать — санитарную, инженерную, авиационную, казачью. «Общественные организации — Красного Креста, земства и городов также выбивались всеми силами из фронтового военного управления и требовали для себя верховного возглавления в Ставке. Приходилось вести борьбу против этих индивидуальных стремлений, грозивших затопить полевой штаб волною не боевых интересов. Помню, как какой-то фронтовой или всероссийский ветеринарный съезд на этой почве выразил мне «недоверие» за недостаток культурности и непонимание высокого научно-общественного значения ветеринарии», — вспоминал Деникин.

К лету 1917 года Ставка совершенно утратила свое прежнее значение. Ранее ни одно лицо и учреждение в государстве не имели права давать указания или требовать отчета от Верховного, ни одно мероприятие военного министерства, хоть несколько затрагивающее интересы армии, не могло быть проведено без санкции Ставки. Ставка давала императивные указания военному министру и подчиненным ему органам по вопросам, касавшимся удовлетворения потребностей армии.

Смена власти привела к тому, что Ставку полностью подчинили военному ведомству (читай, лично Гучкову, а затем Керенскому), отобрав у нее функции назначения на руководящие посты, комплектования, снабжения, гражданского управления в прифронтовых областях. Командующие фронтов и флотов делали что хотели — Северный фронт, вместо увольнения в запас некоторого количества старослужащих, без разбора уволил всех выслуживших, оставив фронт только с зелеными новобранцами, Юго-Западный фронт перестал воевать и начал выполнять политические «указивки», формируя петлюровские «патриотические» отряды, избранный Центробалтом командующим Балтийским флотом вице-адмирал Андрей Максимов распорядился снять погоны с офицеров (их заменили нарукавными нашивками) и т. д.

Начштаба пытается апеллировать к военному министру, но тщетно — Гучкова уже «ушли», на его место водворяется «воин-гражданин» Александр Керенский, рассыпающий в массы революционные лозунги, густо сдобренные демагогией и утопизмом. Массы носят его на руках вместе с автомобилем, дамы тают в его присутствии.

Деникин пишет: «Ставка потеряла силу и власть и не могла уже играть довлеющей роли — объединяющего командного и морального центра. И это произошло в самый грозный период мировой войны, на фоне разлагающейся армии, когда требовалось не только страшное напряжение всех народных сил, но и проявление исключительной по силе и объему власти».

В письме Асе Чиж 14 мая 1917 года он поясняет: «Медленно, но верно идет разложение. Борюсь всеми силами. Ясно и определенно стараюсь опорочить всякую меру, вредную для армии, и в докладах, и непосредственно в столице. Результаты малые… Но создал себе определенную репутацию. В служебном отношении это плохо (мне, по существу, безразлично). А в отношении совести спокойно. Декларация воина-гражданина вколотила один из последних гвоздей в гроб армии. А могильщиков не разберешь: что они, сознательно или не понимая хоронят нашу армию? Ежедневно передо мной проходит галерея типов: и фактически (лично), и в переписке. Редкие люди сохранили прямоту и достоинство. Во множестве хамелеоны и приспосабливающиеся. От них скверно. Много истинного горя. От них жутко».

Из 68 армейских и 9 кавалерийских корпусов, растянувшихся на пространстве от Финляндии до персидского Хама-дана, реально боеспособными считались лишь редкие подразделения. Командующий Балтфлотом адмирал Максимов ни одного решения не мог принять без санкции Центробалта — установка мин и высадка десанта уже была немыслима, слишком опасно для «гордости русской революции».

В мае Деникин так и не смог добиться посылки на Моонзундский архипелаг пехотной бригады 42-го отдельного корпуса пограничной стражи — корпус окончательно разложился, а его командир генерал-лейтенант Григорий Мокасей-Шибинский даже не рисковал появляться в расположении своих частей.

На передовой по утрам солдаты бегали сначала до ветру, а затем к специально поставленным на «ничейной земле» так называемым почтовым ящикам, куда заботливые тевтоны клали газеты и предложения по обмену махрой, галетами, консервами, новостями. Полковые комитеты принимали постановления о запрещении стрельбы, рытье окопов, ибо «это означало наступление, а комитет против». Когда артиллеристы попытались было произвести пристрелку будущих целей, наблюдательный пункт обстреляла собственная пехота, ранили телеграфиста. Служивые перестали мыться, бриться, завшивели.