Der Architekt. Без иллюзий

— Меня? Вас? Мы более чем причастны.

— Не преувеличивайте. Элита формировалась без нас, мы здесь люди случайные. Обергруппенфюрер Гейдрих представляет элиту, но отторгнут ею, поскольку en masse это люди недалекие, корыстные и малообразованные. Посредственности. Гейдрих на их фоне слишком выделяется. Как и вы, заметим. Поэтому я и упомянул об опасности половинчатых мер. Следует устранить причину. Того, кто окружает себя посредственностями, дабы бриллиант гения сиял как можно ярче.

— То есть? — осторожно переспросил я.

— Так называемая «изоляция» — опасная полумера.

— Вы предлагаете…

— Предлагаю здесь не я, — жестко сказал Аппель. — До нынешнего утра я занимался своим стройуправлением и думать не думал о большой политике. Но сегодня всё изменилось, поскольку вы пригласили меня в Ванзее. Сейчас здесь находятся не рейхсминистр и шеф «Организации Тодта» вместе с ОТ-айнзатцгруппенляйтером, а двое государственных преступников, ходящих под гильотиной. Поэтому я считаю себя вправе говорить с предельной открытостью. Гитлер должен умереть, нравится вам это или нет. Личный друг он вам или нет. Преклоняетесь вы перед ним или нет. Я достаточно ясно выразил свою позицию, доктор Шпеер?

— Яснее некуда, — вздохнул я. — Вы, оказывается, радикал, господин Аппель. В молодости, наверное, симпатизировали коммунистам?

— Представьте, не симпатизировал. Наша семья строго монархическая, отец не принял революцию восемнадцатого года. Я лишь стараюсь предусмотреть все перспективы, линии и возможности. Когда у «старых борцов» останется в руках знамя, живой символ, мы неизбежно проиграем. Никакая «изоляция» не спасет. Разве вы этого не сознаете?

— Но как же в таком случае поступить?..

— Вам? Никак. Оставьте право на поступки Гейдриху. Это его стихия.

* * *

Никогда не подозревал себя в латентной паранойе, но после встречи на вилле «Марлир» появилось непрекращающееся чувство беспокойства. Не хотелось подходить к телефону, проезжающие по улице автомобили вызывали подозрение, любой задержавшийся у ворот прохожий казался шпиком. Маргарет поглядывала на меня озадаченно, но молчала — усталость и переутомление вызывают похожие симптомы, а я не отдыхал с лета 1941 года и нашей последней совместной поездки в Альпы.

Может быть, стоит отправить семью к родителям жены, подальше от столицы? Нет, лучше не рисковать, спешный отъезд вызовет подозрения. Гейдрих предупредил — ни в коем случае не следует предпринимать опрометчивых шагов, будьте естественны. Отправьтесь в гости, возьмите с супругой ложу в Берлинской опере — кажется, в воскресенье 1 ноября дают «Волшебную флейту» Моцарта? Дирижирует сам Вильгельм Фуртвенглер, на сцене Макс Лоренц и Мария Мюллер. Сходите непременно. И ждите, в надлежащий момент вас известят.

Ожидание и было хуже всего. Следовало занять себя чем угодно, только не пребывать в праздности. Фуртвенглер? Очень хорошо. Ложи для аппарата правительства всегда резервируются, достаточно позвонить и заказать. Здание оперы пострадало во время налета в прошлом году, фюрер дал указание восстановить его как можно быстрее, и новый сезон открылся вовремя, как всегда постановкой «Майстерзингеров», — если не объявят воздушную тревогу, мы проведем волшебный вечер.

Обошлось, небо осталось спокойным. В антракте пообщались с четой Геббельс, так же присутствовавшей на спектакле. Если дамы предпочли обсуждать вполне естественные для них вещи — дети, мода и экономия семейного бюджета в нынешние непростые времена (доктор Геббельс тоже предпочитал жить скромно, в небольшом поместье на острове Шваненвердер), то нас не обошла самая актуальная тема последнего времени — Сталинград.

— С точки зрения информирования народа о событиях на Волге, — торопливо говорил министр пропаганды, — ситуация кошмарна! Прежде всего из-за огромного числа извещений о смерти из частей, входящих в состав Шестой армии! Семьдесят первая дивизия фон Хартманна уже потеряла четверть состава убитыми, это не считая огромного числа санитарных потерь! Мы продолжаем трубить о грандиозной битве, сражении, затмившем Росбах и Лейтен, а на деле… На деле я побаиваюсь, как бы Волга не обернулась вторым Кунерсдорфом. Мы там застряли, блицкриг превратился в позиционную войну.

— Ну что вы, — наивозможно бодро сказал я. — Паулюс справится. Временные трудности.

Доктор Геббельс посмотрел на меня странно.

— Знаете, господин Шпеер, — сказал он, понизив голос, — я всегда полагал вас самым здравомыслящим министром Германии. Выраженный прагматик, незашоренный взгляд, практик, а не витающий в облаках мечтатель.

— Вы мне льстите.

— Хотя бы и так. Мне не симпатичен окончательно впавший в летаргию Геринг, пробудить которого способны лишь трубы Страшного суда, и то ненадолго. Упоминать о Лее, Дарре или Розенберге и вовсе не стоит!

Я деликатно промолчал. Отношения Геббельса и рейхсляйтера Розенберга точнее всего характеризовались словами «как кошка с собакой». Это была не привычная и обыденная вялая внутрипартийная грызня, а полнейшее взаимное неприятие, граничащее с плохо скрываемой жаждой физического уничтожения оппонента. Утихомиривал их только Гитлер, заставляя вести себя в рамках пристойности.

— Позвольте вам не поверить, — продолжал тараторить доктор Геббельс. Он, когда взволнован, говорит неимоверно быстро. Так в нем проявляется тщательно скрываемая холерическая эмоциональность натуры. Никакого сравнения с идеальной дикцией и холодным спокойствием публичных выступлений. — Вы же осознаете, должны, обязаны осознавать, что идеалы национал-социалистической революции нивелированы этой омерзительной кликой, дискредитирующей фюрера в глазах народа!..

Монолог продолжался до самого звонка к следующему действию и произвел на меня неоднозначное впечатление — вроде бы никакой крамолы, вполне обоснованное возмущение творящимися безобразиями, невозможностью воздействовать на проворовавшихся «партмещан» законными методами, ложью, вводящей в заблуждение нацию и фюрера.

Однако я вновь почувствовал то же двойное дно, о котором упоминал Мильх касательно обергруппенфюрера Гейдриха. Контекст, правда, был совершенно иной. Геббельс косвенно давал понять, что мы с ним люди одного склада, беззаветные трудяги во благо отечества, тогда как большинство прочих — человеческий мусор, вынесенный на поверхность прибоем революции.

Набивается в союзники? Против кого? По большому счету мы и прежде-то поддерживали ровные и едва ли не дружеские отношения, хотя бы потому, что в сферу политическую я не влезал, а получив министерский портфель, ограничился только прямым своим делом: производством всего, что стреляет, взрывается, бомбардирует, торпедирует или, на худой конец, лежит на складах, ожидая своего часа.

Или министр пропаганды догадывается? Мода на собственную «полицию безопасности» в различных ключевых ведомствах появилась давненько, и пускай осведомители Геббельса, Роберта Лея и даже фюрера молодежи Артура Аксмана в подметки не годятся службе РСХА, кое о чем пронюхать они вполне могли. Урывочно, недостоверно, но все-таки…