Дердейн. Трилогия
Шрифт:
Как никогда, Гарвий завораживал взор в минуты заката — стекло высоких шпилей наливалось пологими лучами трех заходящих солнц, поджигая город безудержной фантасмагорией цветов. Повсюду — сверху вниз и снизу вверх, на поверхности и в толще прозрачных, как слеза, стеклянных плит, куполов, шаров, конических и полусферических приливов, в пересечениях пилястров и ярусов, рельефных и резных орнаментов, внутри и вокруг ажурных балюстрад опоясывающих здания балконов и возносящихся лестниц, уходящих в перспективу арочных анфилад и контрфорсов, призматических колонн, хрустальных волют и спиралей — растекались и пульсировали приливы и отливы насыщенного цветного пламени: чарующие ум чистые лиловые и сиреневые, ясные и глубокие темно-зеленые, аквамариновые, нежно-лиственные, изумрудные тона, темно-синий и голубой, ультрамариновый и готический витражно-синий, тепло-небесные и прохладноледяные глубины,
Пока Этцвейн и Финнерак неторопливо шли на восток, солнца скрылись за горизонтом — цвета затуманились жемчугом, задрожали, погасли, умерли. «Величие бесчисленных поколений принадлежит мне, — думал Этцвейн. — В моих руках исполнение желаний, отмщение и воздаяние. Я все могу отнять, я все могу отдать, построить все и все разрушить...» Он улыбнулся несогласию тщетного самомнения идее абсолютной власти, искусственной и неосуществимой.
Финнерак никогда еще не был в стеклянной столице. Этцвейн с любопытством наблюдал за его реакцией. Финнерак не был впечатлен — по крайней мере внешне. Окинув панораму Гарвия молочно-голубым, будто выбеленным известью взглядом, он, по-видимому, больше заинтересовался толпой хлопотливо-беспечных горожан, спешивших по проспекту Кавалеско.
Этцвейн купил в киоске газету — черные, охряные и коричневые тона бросились в глаза. Он прочел:
«Сенсационная депеша из Марестия!
Вооруженное столкновение ополчения и банды рогушкоев!
Разорив и опустошив Шкорий, по имеющимся сведениям полностью оккупированный, дикари выслали отряд фуражиров на север. Рекруты, патрулирующие границу Мареста, решительно отказались пропустить захватчиков. Завязалась битва. Несмотря на значительное численное превосходство ополченцев, краснокожие бестии прорвались через укрепления. Стрелы защитников Мареста поразили — или, по меньшей мере, вывели из строя — многих нападающих, но оставшиеся в живых продолжали атаковать, игнорируя потери. Изменив тактику, ополченцы отступили в лес, где заградительный огонь лучников и зажигательные снаряды передвижных катапульт заставили рогушкоев остановиться.
Но лукавые каннибалы, бросая горящие снаряды обратно в лес, подожгли его, и рекрутам пришлось покинуть прикрытия. На них тут же набросилась еще одна банда дикарей, привлеченная кровавым побоищем. Среди обороняющихся много жертв, но они полны решимости жестоко отомстить, когда Аноме предоставит необходимые средства. Преобладает уверенность в том, что отвратительные твари в конечном счете будут разбиты и рассеяны».
Этцвейн показал сообщение Финнераку, воспринявшему новости с полупрезрительным безразличием. Тем временем, внимание Этцвейна привлекла статья в лиловой рамке с бледно-голубой тенью, свидетельствовавшей об особом уважении издателей к автору:
«Мы пользуемся редкой возможностью предложить вашему вниманию замечания его превосходительства Миаламбера — высшего арбитра (Октагона) кантона Уэйль.
Годы Четвертой Паласедрийской войны и последовавших за ней междоусобиц сыграли решающую роль в нашей истории: в горниле битв закалился дух героя, Вайано Паицифьюме. Его справедливо называют основоположником современного Шанта. Невозможно отрицать, что Столетняя война явилась результатом его политики. Тем не менее, все притеснения и бедствия той эпохи кажутся теперь мимолетной рябью на сверкающем зеркале вод. Паицифьюме создал институт власти Аноме, по сей день вызывающий почтительный страх, а неизбежным логическим следствием его стало обязательное ношение кодированных ошейников. Система эта отличается совершенством простоты — ее недвусмысленная неумолимость уравновешивается экономичностью, эффективностью и необходимостью предусматривать последствия поступков. В целом она пошла на пользу Шанту. Как правило, пост Аноме занимали люди компетентные, выполнявшие все обязанности перед кантонами — не вмешиваясь в традиционный распорядок их жизни, перед элитой — не накладывая неосмотрительных ограничений, перед основной массой населения — не обременяя ее чрезмерными налогами и повинностями. Кантональные войны и хищнические набеги, когда-то возобновлявшиеся с фатальной регулярностью, превратились в смутное воспоминание и сегодня представляются немыслимыми.
Критически мыслящие умы, однако, обнаруживают в существующей системе серьезные недостатки. Идея справедливости, изобретенная человеком, так же непостоянна и многообразна, как ее изобретатель, и столь же охотно меняется во времени и пространстве. Так, в каждом кантоне Шанта преобладает особое представление о справедливости, не свойственное обитателям других областей. Путешественник должен постоянно учитывать это обстоятельство, если не желает нарушить незнакомый местный обычай или закон, чуждый его привычкам и воспитанию. В качестве примера достаточно указать на злополучных пилигримов, посещающих кантон Хавиоск, но забывающих осенить себя знаком неба, чрева и почвы, проходя мимо святилища. Не менее сурово караются неосторожные девственницы, въезжающие в кантон Шаллоран, не предъявив соответствующих сертификатов. Система выплаты крепостных задолженностей во многом оставляет желать лучшего. Печально знаменитые извращения жителей Глирриса способствуют распространению болезней, противны общечеловеческой природе и должны быть искоренены вопреки принципам терпимости и невмешательства. Тем не менее, взвесив все за и против, можно сказать, что нам посчастливилось прожить несколько мирных столетий.
Если изучение человеческих взаимоотношений когда-нибудь можно будет назвать наукой, подозреваю, что лучшие умы, посвятившие себя этой дисциплине, рано или поздно вынуждены будут сформулировать следующую непреложную аксиому: «Любое общественное устройство порождает неравенство возможностей». Следствие: «Любое нововведение, призванное устранить неравенство, независимо от его альтруистической непогрешимости в принципе, на практике приводит только к созданию нового, видоизмененного неравенства».
Я счел своим долгом изложить эти соображения в связи с тем, что отчаянные усилия, предпринимаемые в настоящее время правительством Шанта, без сомнения приведут к огромным переменам в нашей жизни, хотя точный характер этих перемен еще недоступен воображению».
Этцвейн решил запомнить имя автора: Миаламбер, Октагон Уэйльский... Финнерак осведомился с ребяческой капризностью: «Сколько еще вы собираетесь стоять и читать посреди улицы?»
Этцвейн подозвал проезжавший мимо дилижанс: «В Сершанский дворец!»
Немного погодя Финнерак сказал: «За нами слежка».
Этцвейн удивленно обернулся: «Вы уверены?»
«Когда вы остановились, чтобы купить газету, у витрины напротив задержался человек в синей накидке. Пока вы читали, он стоял к нам спиной. Когда вы пошли вперед, он тоже двинулся с места. Теперь за нами едет другой дилижанс».
«Любопытно», — пробормотал Этцвейн.
Они обогнули широкий сквер Парадов и свернули на мраморную мостовую проспекта Метемпе, соединявшего центр Гарвия с тремя уступами Ушкадельских холмов, так называемыми «ярусами». Деревья-близнецы двоились на фоне неба, погружая мраморные плиты в серовато-сливовую прохладную полутень. Сзади на почтительном расстоянии следовал второй дилижанс.
Заметив слева поперечную улочку, под густыми кронами липколистов и деревьев-близнецов напоминавшую вход в пещеру, Этцвейн тронул возницу за плечо: «Сюда!»
Частыми движениями руки тот похлопал прутом по шее тонконогого быстроходна. Дилижанс круто повернул налево и скрылся под буйно разросшимися липколистами. Гибкие концы ветвей скребли по крыше экипажа. «Стойте! — приказал Этцвейн и соскочил на землю. — Поезжайте вперед, а потом подождите меня!»
Быстроходцы двинулись шагом, дилижанс удалился. Этцвейн бегом вернулся к выезду на проспект и встал за стволом на углу.
Ничто не нарушало тишину, кроме шелеста блестящих, похожих на праздничные ленты листьев. Наконец послышался цокот копыт на мраморных плитах — приближался второй дилижанс. Звук становился громче — экипаж подъехал к перекрестку, остановился. Напряженно вглядываясь в глубину тенистого переулка, из окна кареты высунулась голова... Этцвейн вышел из-за дерева. Испуганно взглянув в его сторону, шпион что-то быстро сказал вознице. Экипаж сорвался с места и поспешил дальше по проспекту Метемпе.
Этцвейн присоединился к Финнераку, искоса бросившему взгляд, выражавший целый ряд эмоций — неприязнь, упрек, торжество, мрачное веселье и даже какое-то невозможное сочетание любопытства с безразличием. Этцвейн, сперва не расположенный советоваться, решил, однако, что ради осуществления намеченных планов полезно было все же посвятить Финнерака в детали ситуации: «Главный дискриминатор Гарвия — большой интриган. Таково, по крайней мере, мое впечатление. Если меня убьют, его следует подозревать в первую очередь».