Деревенский дурачок

«Вот и он! — приветствовал меня господин Поль. — Сегодня ты выглядишь гораздо лучше». Пришлось бриться опасной бритвой, намыливаясь помазком, к тому же без горячей воды. Луиза одолжила мне зеркальце, но все равно я порезал подбородок. Потом Луиза вооружилась ножницами и подстригла мне волосы на затылке. Еще для меня откопали черные брюки невероятной ширины. Обряженный по их вкусу, чувствуя себя смешным и нелепым, я спустился вниз и уселся за столик, чтобы выпить чашку кофе. Народ толпился у оцинкованной стойки, в конце нее возвышалась, словно церковная кафедра, касса, проповедовать с нее готовилась уткнувшаяся в свои бумажки мадемуазель Бассе, очень грозная на вид особа. Часы с маятником пробили восемь раз. Поутру ресторан «Труба святого Евстафия» превратился в обыкновенное бистро. Мясники из соседнего магазина доедали внушительные, посыпанные петрушкой антрекоты. Особо приближенные завсегдатаи болтали у стойки с господином Полем, попивая из круглых бокалов сент-амур. Луиза, взобравшись на диванчик, обитый красным молескином, писала на грифельной доске сегодняшнее меню. Я следил, как она старательно выводит мелом слова, почти касаясь головой копченых окороков, украшенных бумажными гирляндами и розетками. За вешалками и лакированными деревянными ширмами скрывалась неприметная дверь: спустившись на две ступени вниз, вы попадали в другой зал, не менее просторный, но в отличие от первого не такой вытянутый. Здесь за столиками с чистыми клетчатыми скатерками обедала в полдень публика с улицы Монмартр: вход в этот зал располагался как раз напротив церкви.

Один из посетителей забыл газету, и мне смертельно хотелось скорей пролистать ее и узнать, какое сегодня число и что творится в мире. Но я сдержался, спокойно допил кофе и, лишь направляясь на кухню, где мадам Поль уже вовсю варила и пекла, ловко стащил забытый свежий номер «Пари-пресс энтрансижан», выпущенный в субботу 16 мая 1953 года.

Во второй половине дня, после того как я отработал на кухне и в зале, мне разрешили три часа отдохнуть. А затем снова на кухню, в пекло, мыть жирные тарелки, отчищать с противней намертво приставшие корки, быть на побегушках у мадам Поль и сходить с ума от духоты и суеты. Я рухнул на железную кровать, сунул под голову свернутый плед и наконец-то развернул украденную газету. Бракосочетание норвежки Рагнхильд с кем-то там, а, не важно; забастовка служащих торгового флота, что ж, ничего удивительного. «Конфликт между Англией и Америкой вспыхнул с новой силой». Постойте, какой конфликт? Прочтем повнимательнее. Обе стороны поливают друг друга грязью, борясь за сферы влияния в Атлантике, сенатор Маккарти организовал проверку так называемой лояльности. Маккартизм. Мрачный период политической нетерпимости. Доносы, подозрения, аресты, высылка людей из страны. «Берия стремится захватить власть после смерти Сталина». Боже! Ведь Сталин только что умер. Там тоже был мрачный период нетерпимости. Доносы, аресты, убийства. Я попал в то время, когда мир на свою беду жестко разделился на два непримиримых лагеря, два одержимых смертельной ненавистью блока, западный и восточный, на мой взгляд смехотворных: мне-то известно, что будет дальше. «Доберется ли Эдмунд Хиллари [6] до вершины Эвереста?» — вопрошал журналист на другой странице. И его сомнения мне под силу рассеять. Доберется, факт. Листаем дальше. В Париже идут неизвестные мне фильмы: «Андрокл и лев», «Пропойца», «Конечная остановка», «Миледи и мушкетеры» с Иветт Лебон в главной роли. Об Индокитае ни строчки. Ни статьи, ни заметки, ни единого слова. Да, я прочел Бодара, Дельпея [7] , еще кое-кого, но прочел давно, к тому же мне необходимы подробные, точные сведения, иначе мне не удастся придумать правдоподобный рассказ о войне, и Колченогий станет уличать меня на каждом шагу — вдруг я назову генералом того, кто еще не произведен в этот чин, или скажу: «Такой-то город давно под контролем Вьетминя» — а это пока не так. Я ведь даже не знал, кто в мае 1953-го был у нас президентом республики: все еще Венсан Ориоль или уже Рене Коти? [8] В полном унынии я решил наконец уснуть.

6

Новозеландский альпинист (р. 1919), в 1953 г. Э.Хиллари с Н.Тенцингом первыми достигли вершины Эвереста.

7

Люсьен Бодар — французский журналист, специалист по Китаю, автор книги «Тень Мао»; Роже Дельпей — французский писатель, автор книги «Солдаты грязной войны» о войне в Индокитае.

8

Венсан Ориоль (1884–1966) президент республики с 16 января 1947 по 16 января 1954 г., социалист. Рене Коти — президент республики с 16 января 1954 по 8 января 1959 г., представитель «независимых».

Открываю глаза. Луиза вертит в руках полароид. Я так устал, что забыл запереть дверь, она увидела, что я сплю, вошла, взяла фотоаппарат и теперь обезоруживающе улыбается. Я не отчитал ее за непрошеное вторжение. Должно быть, в пятидесятые годы служанки запросто заходили к соседям и не считали это неприличным. Я испугался и смутился, потому что в наше время люди стали замкнутыми; бытовой комфорт воздвиг между нами непреодолимые преграды; к концу XX века мы очерствели, помощь ближним сводится у нас к регулярным выплатам на нужды благотворительности, учтенным в системе налогообложения. Меня восхитила первобытная непосредственность Луизы, ведь я и сам рожден в те незапамятные времена: в мае 1953-го мне было семь лет.

«Что это такое?» — спросила она, оглядывая полароид в чехле со всех сторон. Я объяснил, что это опытная модель фотоаппарата. «Можно посмотреть?» Я послушно расстегнул чехол. Глядя в видоискатель, она нажала на пусковой тросик; вспышка меня ослепила. Луиза не ожидала появления готового снимка и в испуге выронила его. Я едва успел подхватить. Потер снимок о плед, чтобы краски ярче проявились. Слегка смазанное изображение: я сижу на железной кровати с глупейшим видом, на лице написана обреченность и покорность судьбе. Луизу ошеломило такое немыслимое чудо: обыкновенно, чтобы проявить и отпечатать фотографию, требовалось много времени, нужна была целая мастерская. Теперь она боялась полароида, как уроженка Ориноко испугалась бы тостера. Я успокоил ее, но просил никому не говорить про волшебное устройство — пусть это будет наш секрет. Если она не проболтается, я обещаю фотографировать ее сколько угодно. Она чмокнула меня прямо в губы, схватила снимок и убежала. Какая Луиза кругленькая, ей идет черная юбка в обтяжку!

Центральный рынок закрыт по понедельникам, поэтому и в ресторане «Труба святого Евстафия» с вечера воскресенья до утра вторника не поднимали жалюзи. Я предпочел свой первый свободный вечер провести наверху, в грязной мансарде; пройтись по улицам после того раза я не решался, хотя Колченогий, уходя, настойчиво звал меня с собой. Поднявшись на седьмой этаж, я столкнулся в коридоре с Луизой и ее приятелем Бебером, подручным у булочника, приносившим в ресторан утром и вечером горячий хлеб. Узкоплечий блондин, длинный и тощий как жердь, заурядный, нескладный, Бебер не позволял себе лишнего, видимо по причине застенчивости. Он шел деревянной походкой и был одет, как говорится, по-воскресному, из рукавов белой рубашки с жестким воротничком торчали громадные красные руки, узкий галстук сдавливал шею. Нарядная Луиза в платье в цветочек и в туфлях на высоченном каблуке тоже двигалась не слишком грациозно. Она посмотрела мне в глаза со значением: «Пойдемте скорей, я кое-что для вас приготовила». Она схватила меня за руку и потащила к себе, оставив злосчастного Бебера, который и так уже был раздосадован моим появлением, одного в темном коридоре. Перед двадцать восьмым номером она замешкалась, отыскивая в сумочке ключ, наконец отперла дверь и с жаром повторила прежнее приглашение, видя, что я не отваживаюсь войти: «Пойдемте скорей!» Ее комната походила на бонбоньерку: и стены, и скошенный потолок оклеены полосатыми, розовыми с белым, обоями, на кровати розовое кретоновое покрывало, такие же занавески на большом окне. Луиза взяла с металлической подставки дня журналов в виде кораблика последний номер «Пари-матч» и принялась лихорадочно его перелистывать: «Подождите, вот здесь, я подумала, вам будет интересно». Она показала мне занимавшую целый разворот черно-белую фотографию Хо Ши Мина: в очках, сползавших с носа, он склонился над книгой. Я не успел прочитать название статьи, поскольку она поспешно захлопнула журнал и сунула его мне: «Держите, это вам, а я спешу на танцы, я обещала, вы не обидитесь?» Я улыбнулся: «Ну что ты, беги к своему жениху». Она нахмурилась: «Бебер — мой жених? Вот уж нет. Я просто хожу с ним на танцы. А вы не стесняйтесь, оставайтесь в моей комнате, читайте, здесь вам будет лучше, чем в кладовой. Если соберетесь уходить до моего возвращения, оставьте ключ в коридоре на подоконнике». И, послав мне воздушный поцелуй, она убежала к подручному булочника. Ее каблучки простучали по коридорным плиткам. А я остался в обществе коричневого плюшевого медведя с проплешиной за ушами. Я ни за что не стану рыться в ее шкафу, в ее ящиках — на это я не способен. Я никогда не нарушал приличий из любопытства. Мне вполне достаточно просто подышать ароматом девичьей комнаты. Я сел на единственный стул, положил журнал на желтый деревянный стол, зажег лампу и углубился в чтение.

Довольно рано я отправился к себе в кладовую, лег на кровать, неровная металлическая сетка тут же впилась мне в бок, и я принялся обдумывать события последних дней, немыслимые и маловероятные. Мне было так тяжело применяться к «счастливой поре моего детства», что традиционный вопрос: «В какую эпоху вам хотелось бы перенестись?» — казался чудовищным и дурацким до крайности. Ах, я бы хотел быть мушкетером! Ах, в Афинах, прогуливаясь в расписанном дивными фресками портике, я беседовал бы с Сократом! Жалкие идиоты! Воображают, что стоит им оказаться в прошлом, как они преобразятся в рыцарей, маркизов, великих жрецов Осириса, а вовсе не в рабов или в сколопендр. Прошлое, далекое и недавнее, представляется нам галереей дивных лакированных картин; красивые легенды и реконструкции заставляют забыть о главном: прошлое когда-то было будничным настоящим, полным вечных изнурительных, тяжких забот, ничтожной суеты, несчастий и безобразий.

В 1995 году у себя дома я пролистал бы этот журнал, тоскуя о прошлом, вспоминая детство; сейчас он мне пригодился лишь для того, чтобы уяснить основные факты и не бояться попасть впросак. Теперь я знал наверняка: Венсан Ориоль — президент республики. Генерал де Голль, разобиженный, поскольку его прокатили на выборах, недавно удалился в Колумбию и пишет там мемуары в стиле маркиза де Сада. Между тем его более удачливым сторонникам нужно как-то сладить с волной забастовок: бастуют грузчики в доках, рабочие на автомобильных заводах, газопроводчики, электрики, водители автобусов, машинисты электропоездов в метро, персонал гостиниц. Вдобавок война в Индокитае затянулась. Прежде чем надуться и уйти, великий человек завещал нам: не допускайте вмешательства Америки, иначе локальный конфликт перерастет в международный. А вдруг Америку заинтересуют наши колонии в Северной Африке? Там уже и так неспокойно, хотя на школьных географических картах эта территория по-прежнему закрашена розовым цветом. Однако французов мало занимают колонии; гораздо важнее предстоящая коронация английской королевы или прибытие в Рим жены иранского шаха Сорайи в облегающем свитере. Все жаждали узнать об Алене Бомбаре, покорителе океана. О матадоре Ордоньесе, которого в Севилье покалечил бык, поскольку быкам, предназначенным для корриды, перестали подпиливать рога. И в особенности о красотке Шуро, ослепительной блондинке с огромными голубыми глазами, — ей прочили карьеру в Голливуде под резкими лживыми огнями софитов, но громкая слава актрисы продлилась недолго, ее скоро забыли.

Я стал размышлять о давно ушедших людях, таких самоуверенных и наивных, к которым меня забросил злой рок. Они почти оправились после Второй мировой и не подозревали, какие катастрофы их ждут впереди. Я прожил на сорок лет дольше их и мог с полным основанием утверждать: надежды пятидесятых не оправдаются. Но их неведение, напрасные страхи и незадачливые радости меня умиляли.

Луиза пришла только после полуночи. Цоканье каблучков, перешептывания: она вернулась не одна, а с дылдой Бебером. Перегородка между нашими комнатами оказалась тонкой, я неодобрительно прислушивался, словно был ее отцом; правда, нельзя сказать, что во мне заговорила оскорбленная добродетель. Луиза смеялась, Бебер хихикал. Она шикнула на него: «Тише ты!» С приглушенным стуком упали на пол туфельки. Заскрипела кровать. Я-то думал, в пятидесятые нравы были строже, впрочем, легкомысленные девушки вроде Луизы встречаются во все времена. Общественная мораль следит за длиной юбок и высотой ширм, а подлинная любовь, и возвышенная, и низменная, остается такой же, какой была еще при фараонах. Но всему есть предел! Я и представить себе не мог, что она спит с Бебером! Луиза обманула меня, когда сказала: «Жених? Вот уж нет. Я просто хожу с ним на танцы». Пусть делает все, что хочет, но зачем врать? Солгала, чтобы меня не обидеть? Так, приятель! Ты никак ревнуешь? А как же Марианна, ведь она осталась на исходе XX века одна, она страдает, ищет тебя! Наверное, в полиции ей сказали, что ты без вести пропал. Даже твой труп нельзя обнаружить. Какой волшебник сможет перенести тебя теперь обратно в будущее? Из-за Луизы я вспомнил Марианну и застонал от горя; пусть я переношу все тяготы, я не смирился с ними, и только инстинкт выживания заставляет меня приспосабливаться. За стеной, в двадцать восьмом номере, Луиза тоже простонала. Но я стонал и плакал от тоски, а она — от наслаждения.

В понедельник, хоть он и был выходным, мне не удалось побыть одному. Господин Поль пригласил меня в гости. Они с женой жили в четырехкомнатной квартире над рестораном: пол, устланный коврами, тяжелая темная навощенная мебель, бархатные и тюлевые шторы, бесчисленные безделушки, хромолитографии с видами Соны в рамочках и фарфоровые тарелки на стенах. Теперь мадам Поль не покрикивала на меня у плиты, а для разнообразия сама готовила мне завтрак. Мы с ее мужем беседовали возле остекленных шкафов с бокалами бордо. Добрейший господин Поль отхлебнул глоток, подержал вино за щекой, проглотил и прищелкнул языком с блаженной улыбкой. Он принимал меня запросто, по-дружески, без пиджака, в расстегнутом жилете, повинуясь странной иллюзии, будто каким-то образом связан с восточными колониями, о которых имел весьма туманное представление. Господин Поль горел любопытством, а я ничем не мог его порадовать.

На одной из полок стояла вырезанная из слоновой кости фигурка Будды.

— Хорошо сработано, а?

— Да, господин Поль.

— Вам, наверное, на Востоке часто попадались такие.

— Да, господин Поль.

— Этого Будду мой дед привез из Сайгона. Дед тканями торговал, ресторана у него не было. А на что, скажите, похож Сайгон?

— Вы бывали в Экс-ан-Провансе? Точь-в-точь Сайгон, только там еще жарче, все время гудят вентиляторы, водятся огромные ящерицы, растут высоченные пальмы, все одеты в белое и ездят на рикшах.

Он слушал мое описание в полном замешательстве, высоко подняв брови. Потом задал следующий вопрос:

— А резня там ужасная, да?

— Все войны одинаковы.

— Верно вы говорите. Вот лет десять назад нам солоно пришлось с проклятыми оккупантами. Они, собаки, все лучшее на рынке забирали не заплатив! Бараньи ножки ели только господа из особняка Мерис, нам доставались одни обрезки. Хорошо устроились, нечего сказать! Вы тогда были здесь, в Париже?

— Нет, воевал в Индокитае.