Деревня Зомби

Хижина, в которой мы остановились, была чем-то вроде пародии на гостиницу, только вместо тараканов по ее бамбуковому полу сновали вереницы крупных рыжих муравьев, а по стенам и потолку шмыгали маленькие зеленоватые ящерки чечеко. Содержала ее крепкая темнокожая женщина из племени семанги, с отвислыми грудями и широкими бедрами, обернутыми длинным клетчатым саронгом. Была она на редкость молчалива. По вечерам она приходила к нам наводить порядок, приносила вареный рис, сдобренный острыми приправами, рыбу и овощи. При этом она неодобрительно поглядывала на бамбуковую раздвижную ширму, за которой доктор возился со своими пробирками и колбами. Она словно бы нюхом чувствовала исходящую от чужака опасность.

На четвертый день она привела свою дочь, совсем еще девочку, с чуть припухлыми грудями и такими же припухлыми губами. Я расхаживал по хижине в носках, которые давно уже продрались на пальцах и заскорузли от пота. Я не снимал их даже на ночь, и доктор давно уже грозился, что доберется до моих ног. От них и вправду слегка попахивало. Пригладив обеими руками свалявшиеся волосы и продрав ногтями щетину на щеках, я пригласил их входить.

Доктор перестал звякать стеклом и вышел из-за ширмы с пробирками в обеих руках. Он был гладко выбрит, прямые черные блестящие волосы вокруг обширной лысины были аккуратно зализаны за уши, от него благоухало крепким мужским дезодорантом.

– Надеюсь, вы не собираетесь сношаться с этой черномазой?
– спросил он, окинув девчонку брезгливым взглядом.

– Не ваше дело!
– огрызнулся я.

На мой вкус, она была вполне ничего.

Он вернулся за ширму и тут же вышел из-за нее, натягивая на руки резиновые перчатки. Одним движением смахнул с деревянного грубо сколоченного стола грязную посуду и кивнул девочке, чтобы она ложилась.

– Раздвинь ноги, - велел он.
– Ноги раздвинь.

С гримасой брезгливости на лице он осмотрел ее и принялся сдирать перчатки.

– Даю вам четверть часа, - сказал он, швыряя перчатки в картонную коробку с мусором.
– И вынесите, пожалуйста, мусор.

Неужели так трудно это сделать?

Он опять вернулся за ширму и принялся звякать своими стекляшками. Проклятый южанин! Чтоб тебе с твоей женой четверть часа черти давали!..

В тот день доктор достал меня окончательно. Накануне он вымучил у меня душ. Он, видите ли, не может мыться в реке. Вода в ней, и правда, желтоватая, глинистая - не знаешь, то ли тебе мыться во время купания, то ли после. Доктор умудрился разыскать большой ржавый жестяной бак с клеймом ВВС США; вместе с двумя худосочными аборигенами мы притащили его с другого конца деревни и водрузили на четыре столба позади хижины. Перед этим он заставил меня вычистить бак изнутри песком и пробить на дне крошечные дырки. От реки провели узкий канал и соорудили примитивный водопровод из бамбука. Вода очищалась в специальном отстойнике, обшитом досками, и затем подавалась в бак. Стенками служила плотная полиэтиленовая пленка, которой ушло целый рулон, как будто кому-то доставило бы удовольствие разглядывать волосатую докторскую задницу!

Душ - ладно. Но на кой черт ему понадобился еще сортир? Вот чего я никак не мог понять. Неужели нельзя сходить в джунгли? Я послал его куда подальше вместе с его сортиром (про себя, разумеется) и, натянув потуже полотняную кепку, отправился за деревню. Уже вторую неделю мы здесь, а я до сих пор ничего толком не видел. Деревенька, правду сказать, так себе. Жителей в ней раз-два и обчелся, как будто они куда сгинули. Хижин больше, чем жителей. Сидели в тенечке на корточках те двое, что помогали мне сооружать душ, возились во дворе хозяйка гостиницы и ее дочка - и все. Никаким посредником даже и не пахло, наврал этот долговязый дядька про посредника.

В джунгли я излишне углубляться не стал - тут без паранга не обойтись. Паранг - это что-то вроде мачете, специально, чтобы сквозь заросли продираться. Держась берега реки, я перепрыгивал по кривым, нависшим над водой стволам деревьев, что твоя обезьяна. Желтая вода неторопливо текла под ногами, неся мелкие ветки и пальмовые листья, в некоторых местах она закручивалась крошечными водоворотами или начинала бурлить, натыкаясь на груды камней. Здесь, возле камней, она казалась почище, и я решил заново наполнить флягу. Вылив согревшуюся на солнце воду в реку, я подставил узкое горлышко под струю... Но не успел набрать флягу и наполовину. Шагах в десяти от меня против течения затрещал тростник, и я увидел крепкого чернокожего мужчину. Он не был похож на заморенных жителей деревни. Зачерпнув из реки большими тыквенными сосудами, он поднял палку-коромысло на плечо и снова скрылся в тростнике. Я успел заметить здоровенный нож-тесак, привешенный сзади поверх саронга. Эге, похоже, поблизости есть еще деревня. И женщины там должны быть не в пример здешним...

Как только тростники сомкнулись за мужчиной, я торопливо закрутил крышку фляги и сбежал с древесного ствола. Под ногами захлюпало. Вскоре заросли кончились, я осторожно выглянул наружу... Полуденное солнце лупило с выцветшего от жары неба.

Передо мной, насколько хватало глаз, простирались плантации - обширные поля заливного риса, расположенные в заболоченной низине. Сотни чернокожих - мужчин и женщин, - обрабатывали их под прямыми палящими лучами солнца. Они медленно передвигались на корточках, разгребая жидкую почву руками. Между ними лениво расхаживали крепкие мужчины с бичами в руках. Надсмотрщики. Вот это да! В Малайзии применяют рабский труд? Узнал бы об этом доктор...

Послышался шорох. Я едва успел спрятаться за тростником - кто-то подошел почти вплотную к зарослям. Осторожно отогнув тростину, я увидел между продолговатыми, двоящимися от яркого солнца листами неопределенные не то белые, не то розовые - пятна. Пригляделся - и глазам своим не поверил. Белая женщина!

Она была неряшливо одета. Розовая блуза, вся перепачканная землей и соком зелени, болталась на ней лохмотьями. В прорехи джинсовой юбки виднелись белые ноги. Лицо женщины показалось мне каким-то бессмысленным.

Но рассмотреть ее как следует я не успел. Черный надсмотрщик подскочил к ней и, выкрикнув что-то на своем гортанном языке, ударил ее бичом по спине. Без единого звука, испуганно пригнув голову, она вернулась к работе.

Какого черта! Им что, мало своих чернокожих?

Отпустив тростину, я попятился и вернулся к кривому дереву, нависшему над водой. Наполнил флягу по самое горлышко и поспешил в деревню. Доктору я решил пока ничего не говорить.

6. Большой дом

А доктор даже и не заметил моего отсутствия.

– Джекииль, вы даже не представляете, что я нашел!
– такими словами встретил он меня.

От радости он готов был меня обнять. А я-то думал, он набросится на меня с кулаками за то, что я пропадаю черт знает где. В руках у него была страшно потрепанная тетрадь.

– Это дневник, - пояснил доктор.
– Дневник той самой женщины из России, которая снимала фильм.

И он поведал мне, что, пока я пропадал черт знает где, он пытался поставить очередной опыт, но что-то у него там не заладилось, и в сердцах он расколотил пару пробирок и одну колбу. Он крикнул меня, а когда я не отозвался, принялся сам убирать осколки. Вообще-то прибираться по хижине это моя обязанность. Каковой, признаться, я нередко пренебрегал.

Прибираясь, он и наткнулся под старой циновкой на этот русский дневник.

– Вы читаете по-русски, док?
– осведомился я.

– В том-то и дело, что нет.

– Чему же вы тогда радуетесь?

– А тому, что написан он вовсе не на русском. Эсперанто. Вы молоды и не помните, а я еще застал то время, когда все повально увлекались эсперанто. Меня самого не обошло стороной это увлечение. Чему я сейчас ужасно рад. Хоть и с трудом, но мне удалось разобрать большую часть того, что здесь написано.