Дерево-до-небес (сборник)

Король приказал пустить косулю в красивый сад и там содержать в довольстве, а еще приказал, чтобы всяк, кто добра себе желает, Церцерушке во всем угождал, все ее желания наперед угадывал.

Так все и стало. Церцерушку каждый старался побаловать, и только одна старуха, бывшая нянька короля, ее невзлюбила. Была у старухи дочка, и надумала она короля на своей дочке женить. Потому как – чуть не запамятовал – король-то был еще не женатый. Каких только королевен ни предлагали ему в жены, а он нет да нет, ни одна не понравилась.

Старуха нянька этому радовалась, но, увидев Церцерушку, испугалась. «Видать, вот кого хочет король в жены взять, – рассуждала она про себя, – да только не бывать этому!»

Дождалась она, когда король уйдет из дому, пошла с Церцерушкой в сад, где косуля жила. Посреди того сада озеро было. Вышли они на бережок, старуха и говорит:

– Постой, Церцерушка, не спеши, поглядись в озеро: экая ты раскрасавица!

Глянула Церцерушка в озеро, а злая старуха тотчас ее в воду и столкнула.

Ах как жалобно косуля блеяла, вокруг озера бегала! Но злая старуха посмеялась только:

– Можешь блеять, хоть разорваться, лишь бы не заговорила!

К вечеру приходит король домой – и прямо в покои Церцерушки. А Церцерушки и след простыл. Он старуху, няньку свою, зовет:

– Где Церцерушка?

– Да где ж ей быть? В сад, верно, ушла. Она же всегда там с косулей играет.

Король – в сад, ищет, зовет Церцерушку, да только нет ее нигде, одна косуля вокруг него бегает, блеет, смотрит жалобно, а сказать ничего не может.

Опечалился король, загоревал совсем. «Наверное, – думает, – надоело ей во дворце, ушла от меня, скитается где-нибудь». Велел он искать ее по всему королевству, золота сулил горы целые тому, кто найдет ее, а только что толку? Хоть бы и полкоролевства посулил – никто Церцерушку не видел.

Король теперь целыми днями стал в саду пропадать, косулю ласкает, выспрашивает: «Скажи, где Церцерушка?» Но бедная косуля только блеет в ответ, сказать ничего не может.

Увидела это злая старуха, испугалась: король только что не живет в саду, с косулей беседует, а ну как придет ему в голову, что Церцерушку кто-то в озере утопил? И решила она косулю извести. Выждала, чтоб ушел король из дворца, призвала поскорей мясника и повела его в сад – косулю резать.

Заметила косуля мясника с ножом, заметалась, бедная, бросилась бежать вокруг озера со всех ног, а ножки-то у нее слабые, того гляди, подломятся. Злодеи и звали ее, и приманивали – не дается им в руки косуля. И послушайте, какое чудо тут приключилось! От страха великого вернулась речь к бедной косуле, и вот как она заговорила:

Выдь, Церцерушка, сестрица любимая,Восстань со дна озера,Из чрева рыбьего!Уж точат нож про меня, безвинную,Мою кровь пролить тут замыслили!

А король как раз воротился домой и в сад зашел. Услыхал он, что кричит сестра Церцерушки, мигом придворных своих созвал, всех, кто был, заставил озеро вычерпать да рыбу поймать преогромную. Вспороли рыбине брюхо, а там Церцерушка – как сейчас ее вижу – живая и невредимая, только еще в сто раз краше.

Что тут радости было – и не расскажешь! Косуля скакать принялась, да так, что перекувырнулась дважды и вдруг – вы только послушайте! – вдруг опять превратилась в красивую девушку.

А тем временем озеро наново водой налилось. Велел король схватить колдунью и в озеро бросить. А Церцерушку во дворец повел, тотчас позвал священника, и священник в тот же день обвенчал их. Сели молодые в скорлупу яичную и поплыли вниз по речке.

Если на берег выйдут, гостями вашими будут.

Силач Янош

Было где-то или не было, а все ж таки было, говорят, за морем-океаном, за семьюдесятью семью царствами-государствами и еще на кривой вершок подальше, если отсюда глядеть, жила на свете бедная женщина с лежебокой сыном. Днем и ночью трудилась бедная женщина, пряла да ткала, руки-ноги ее покоя не знали, а бездельник сын валялся где попало целыми днями, пыль пересыпал из ладони в ладонь.

Шибко убивалась бедная женщина, кажется, лучше б помереть с горя-печали. Да только что же станется с ее дитятком единственным, ежели она богу душу отдаст? Он же совсем беспомощный, ленивец эдакий, ему и лакомство любимое прямо в рот подай: сам-то и руку не протянет!

Но в какой-то день Янош вдруг голову приподнял и спрашивает мать:

– А скажи-ка, родимая, отчего это стучат у соседей, да громко так?

– Соседи, сынок, дом новый ставят, оттого и стучат-приколачивают.

Янош так и подскочил, говорит матери:

– Пойду-ка я к ним, родимая, может, чем-нибудь да помогу.

Бедная женщина даже онемела, глаза вытаращила: вот чудеса!

Пришел Янош к соседям, а они как раз вкруг бревна девятисаженного сгрудились, поднять хотят, а сил не хватает. Янош даже руками всплеснул, такое увидя.

– Да неужто, – кричит от ворот, – слабаки вы такие, что бревна не подымете?

– Ступай отсюда, бездельник, пыль дорожную перемалывать, – рассердился сосед, – не то затолкаю тебя самого под бревно!

– Да ты не ершись, сосед! Хороши ж вы, работнички! Хворостину, вишь, осилить не можете, зачем только кормят вас. А ну-ка подайтесь назад все!

Подхватил он бревно и поставил матицей, словно палку подбросил.

С той поры Яноша всюду встречали с почетом. Кто строиться вздумает, первым делом Яноша зовет на подмогу; самые неподъемные тяжести он поднимает, зато и ему не жалеют денег – он уж и не придумает, что с ними делать, где складывать.

Ох как его матушка радовалась, нахвалиться не могла сыном! «Теперь мне бояться нечего, – думает, – прокормит меня сынок до самой моей смерти». Даже к старосте сельскому завернула, не удержалась и ему похвастала.

А староста был жадный да завистливый, прежде никогда не держал работников, все из скупости, а тут подумал: «Найму-ка я этого Яноша задешево». Староста как раз недавно земли прикупил, угодья большие, да кустарником все поросли. Вот и пусть силач Янош кустарник выкорчует.

Говорит он матери Яноша: так, мол, и так. Обрадовалась женщина, бегом домой припустилась, взяла с собой сына и назад, к старосте. Тотчас и сговорились. Староста за работу Яношеву обязался его с матерью кормить, поить, одевать, а как кончится срок, получит Янош ремешки для бочкоров. А ремешки из спины того из них вырежут – старосты или Яноша, – кто на другого рассердится.