Дерево Серафимы

Полгода…

Все остальное здесь, в компьютере. Она писала мне электронные письма каждый день. Писала их дома в Америке, где бывала не чаще, чем в СССР и где жила не дольше, чем в моей квартире, писала в экспедициях. Сначала у меня не было компьютера, да и об Интернете тогда я, как и большинство советских граждан имел весьма смутное представление. Сима звонила мне, но очень редко. А мне звонить ей не было разрешено, я даже не знал, как и на какой номер мне позвонить.

Да и куда звонить, если Сима все время в разъездах?

Однажды на мое ворчание по поводу ее редких звонков "оттуда", и еще более редких встреч, она сказала мне, как отчитала:

– Извини, но чаще мы видеться не можем. Ты знаешь, какая у меня работа. Кроме того, мы этот вопрос уже обсуждали, и возвращаться к нему снова я не хочу. Будет так, как есть. – И добавила, смягчившись, видимо, поняв, что перегнула палку: – Я пишу тебе письма, Женя. Каждый день. Они короткие, правда, по нескольку строк.

– Какие письма? – не понял я. – Я не получал ни одного.

– Я пишу тебе электронные письма. В следующий раз я куплю тебе компьютер и привезу его в Россию. Мы подключимся к Интернету, я научу тебя пользоваться электронной почтой, и потом вышлю тебе все эти письма. Все разом.

Она отправила мне все свои написанные ранее письма. Я сохранил их, как и все последующие. Всего в моем компьютере пять тысяч сто тридцать четыре письма Серафимы, около двадцати мегабайт памяти.

Иногда я выборочно перечитываю некоторые. Ориентируюсь по датам.

Может перечесть их все? Боюсь, у меня не хватит времени. Его осталось очень мало…

Я с нетерпением ожидал, когда Егор подключит все провода, стоя у него за спиной с пустой двухлитровой банкой в руках.

– Все готово! – отрапортовал Егор. – Прошу, присаживайся, дядь

Жень. Агрегат готов к путешествию по виртуальному миру.

– Спасибо, я чуть позже…

– А ты что, опять пенек свой поливал? – спросил Егор, увидев у меня в руках банку и подходя к дереву Серафимы. – Настырный ты. Этот пенек никогда не зацветет… Ух ты! Дядь Жень, а ты видел тут что-то…

– Что?

– На ветках. И на макушке. Растет оно что ли?

Я внимательно посмотрел на обрубки и увидел, что кора на их торцах подозрительно вздулась, а посредине вздутий – радиальные трещинки. Еще четверть часа назад ничего подобного не было.

– Дерево должно зацвести, – убежденно сказал я. – Оно зацветает.

Серафима обещала… раз в сто лет. Наверное, сегодня у этого пенька, как ты его назвал, юбилей.

– Сотка?

– Сто лет.

– А Серафима…, – Егор кивнул на портрет, – это она?

– Она.

– Жена?

Я кивнул. Неважно, что наш брак с Симой не был оформлен.

– А от чего она умерла? Ведь она умерла? Или… Я просто смотрю, рамка черная…

– Она погибла, Егор. Во время извержения одного из вулканов

Курильской гряды в двухтысячном году. Этот вулкан называется Колоколом.

– Она была вулканологом?

– Да. И не только вулканологом. Она занималась изучением многих природных явлений. Вулканы – только часть ее работы.

– Извини, дядь Жень. Ты никогда не рассказывал мне о себе. О том, что женат был. Сколько я тебя знаю, ты всегда один.

– Нет, я не всегда был один. У меня было несколько жен. В первый раз я женился по глупости, еще студентом. Практически – на спор женился. Во второй раз мне показалось, что люблю. Очень скоро выяснилось, что это не любовь. А потом была Серафима. Я прожил с ней почти шестнадцать лет. Если быть точным – пятнадцать лет и восемь месяцев. Она была моей последней любовью и, как выяснилось – единственной. – Я грустно улыбнулся и признался Егору: – Ты знаешь,

Сима была и моей первой любовью.

– Ну, понятно: если единственная, значит, она же и первая. Она же и последняя…

– Да нет. Дело в том, что мы полюбили друг друга, когда нам было по четырнадцать лет. Мы были школьниками и сидели за одной партой.

Потом она уехала в другой город, и мы расстались, а когда встретились снова, через пятнадцать лет уже, вот тут я и понял, что

Сима – моя единственная любовь.

– Понятно, – сказал Егор.

– Да ничего тебе не понятно, – усмехнулся я, шутейно дав ему подзатыльник слабой рукой. – Пошли кофе пить.

И мы с Егором отправились на кухню.

– Серафимы уже не было, когда вы с мамой сюда переехали, – со вздохом продолжил я сидя за кухонным столом и грея руки о большую керамическую чашку с горячим кофе, – поэтому, по понятным причинам ты ее никогда не видел. Только на портрете. Но из деликатности не спрашивал меня – кто это? Да…, – я снова вздохнул, – погибла

Серафима, и от нее ничего не осталось. Ничего. Даже горстки пепла.

Только это дерево, которое со дня на день зацветет. Сима сказала, когда дарила мне его, что если я буду о нем заботиться, то обязательно увижу его цветение. Я заботился и… дождался. Теперь и помирать можно со спокойной совестью.

– Дядь Жень…

– Что?

– Да нет, ничего…

Я видел, что Егор очень хочет меня спросить о чем-то, но не решается.

– Спрашивай, спрашивай, – ободрил я его, – не стесняйся. Задавай любые вопросы, мне не стыдно прожитой жизни.

– Дядь Жень, а детей у тебя не было?

Я покачал головой.

– Нет.

– Ни в первом, ни во втором браке?

– Слава богу, что ни в первом, ни во втором. А с Симой… У нее такая дурацкая работа была. Некогда ей было детей рожать. Из экспедиции своей вернется и тут же в новую собирается. Да и… сложно все это. Кое-что объяснить иной раз трудно даже себе самому бывает…Не в службу, а в дружбу, принеси-ка сигареты.

– Наверное, потому что ты один, дядя Женя, – сказал Егор, когда мы с ним оба закурили, – ты и жить теперь не хочешь.

Егор вообще-то не курил, но иногда, чтобы поддержать компанию…

Я засмеялся:

– Я болен, Егор. У меня болячка, которая не вылечивается. Доктор

Малосмертов мне даже срок установил. И срок этот неумолимо сокращается. Хочешь, не хочешь. Помирать-то все равно придется. Весь вопрос – опечален ли я этим обстоятельством или отношусь к своей кончине спокойно.