Деревянная книга

– Вы пишете стихи, мсье…

– Юрий, – подсказал Миролюбов. – И не только стихи. Пишу рассказы, повести, а еще занимаюсь исследованиями в области древнеславянской истории. – Литератор отвечал все тем же неторопливым, полным достоинства тоном человека, находящегося в центре внимания.

– О, Жанна, – воскликнула одна из дам, которая, видимо, была хорошо знакома с вновь пришедшей, – мсье Юрий нам сегодня так интересно рассказал об Индии! И прочел свое стихотворение.

– Очень сожалею, что опоздала, – расстроилась Жанна, глядя на русского литератора с неподдельным интересом.

– Ничего страшного, вечер еще не окончен! – воскликнул неожиданно появившийся Пьер. И по-русски добавил, подмигнув Юрию: – Этих настырных теток я беру на себя.

И в самом деле, не прошло и десяти минут, как литератор и любительница русской словесности остались вдвоем. Они беседовали о Толстом, о его теории непротивления злу насилием, потом перешли к Достоевскому. Увлекшись, Юрий Петрович стал рассказывать о своей дореволюционной жизни в России, какая это была благодать! Цитировал отрывки из своих рассказов, которые являлись, по сути, воспоминаниями о земном Рае, проведенном в доме екатерининских времен с колоннами и мезонином, наполненном старинной мебелью и портретами вельмож в лентах и звездах. За домом были: малинник, пчельник, огороды и малый сад, за которым шел большой сад с лучшими сортами яблок. Во дворе находилась летняя кухня со многими службами и прислугой, далее: конюшня, коровник, амбары для зерна, свинушники, курятники, гусятники. Затем: ледник, погреба, овощной сарай, баня с предбанником, разные каморы для инвентаря, сарай для бричек, экипажей, саней и фаэтонов. Отец был не просто священником, но и крепким хозяином. Яблоки из их сада отправлялись на скорых поездах в Питер, Москву, Варшаву. В подвалах зрело донское вино и шипучий сидр. Делали также яблочную водку, всяческие наливки, настойки, варенья, соленья, копченья. А блюда, которые готовились тогда дома, не пришлось попробовать больше нигде и никогда! Перед взором рисовалась столовая, куда по утрам прислуга – малолетняя сирота Настенька – вносила самовар, которого уважительно называли Самовар Иванович. Он блестел начищенными боками и тоненько пыхтел из-под крышки горячим паром. Настенька подавала пирожки, блинчики, поджаристые гренки на миндальном масле, мед, варенье. Летом в открытые окна заглядывали ветки жасмина, сирени, виши, пахло цветами и свежестью. Кудахтали куры, на чердаке ворковали голуби. После чаепития отец уходил в сад давать распоряжения работникам, а мать хлопотала по хозяйству. Мавра выгоняла коров, Михайло вел на речку коней. Потом Мавра кормила свиней, а мама – птицу. В летней кухне женщины-поварихи управлялись с тестом на пироги, жарили начинку, рубили зелень. Мавра приносила целую корзинку свежих яиц, их ставили варить к борщу. Кроме того, вкусно готовили голубей в сметане с тертым сыром и шампиньонами. Отец говорил: «После рюмочки лимонной, шампиньон с кусочком голубиного мяса в соусе, прелесть!» А какие были пироги, бублики, ветчина, сыр, колбасы, рыба, наваристый борщ с гусятиной и сладкий взвар из сушеных фруктов зимой!

Юрий Петрович с удовольствием описывал собеседнице некоторые из этих радужных воспоминаний.

– Солнечный свет, запахи цветов, синева неба, слова людей, их лица и движения были связаны одной жизнью, все вместе, казалось: попробуй разделить, мир кровью истечет! Так оно и вышло, когда стали разделять, рвать и ломать! – переменился в лице Юрий Петрович. И стал говорить о том, что произошло после Гражданской войны.

Жанна, буквально затаив дыхание, слушала его откровения о жизни и нелегкой судьбе. Перед ее широко открытыми глазами вставали необъятные просторы России, где происходила страшная трагедия гражданской войны, вследствие чего лучшим людям, интеллигенции, пришлось покинуть родину и скитаться по Африке, Америке и Европе. На ресницах Жанны дрожали слезы жалости и сострадания к этому так много пережившему и вынесшему человеку.

Время пролетело совершенно незаметно, и напомнил об этом все тот же вездесущий Сквозняк. Подойдя, он сообщил трагическим голосом.

– Снова свершилась великая несправедливость, – той, которую я бы желал проводить, сегодня в другую сторону, а дорога желающих видеть мсье Пьера провожатым не совпадает с моей, поэтому я решил идти с вами, дорогие любители прозы и поэзии.

Они ехали в пустом дежурном трамвае, а затем некоторое время шли пешком, провожая Жанну. Впрочем, грохочущий в тихой брюссельской ночи трамвай, как и расстояние, пройденное пешком, заметил только Пьер. Жанна и Юрий полностью были погружены в разговор, и момент расставания застал обоих врасплох. Когда возвращались на свою холостяцкую квартиру, Пьер сказал:

– Я обратил внимание, как зачарованно смотрела на тебя эта дюймовочка Жанна. Кстати, брат, пока ты вел беседы, я разузнал о ней все подробно. Так вот, Жанна, или Иоганна, происходит из знатного немецкого рода Вайдерс, правда, обедневшего. Но имеют свой фамильный герб и прочие регалии. Работает секретарем-машинисткой на «Карл Цейссе». Приходит сюда, чтобы послушать умные речи, стихи, музыку. Она сама неплохо играет на фортепиано. Как ты убедился, довольно хорошо знает Толстого и Достоевского и русских считает прирожденными философами. Ты, кажется, тоже попал в их число.

– Петя, да ты что, завидуешь мне? – с некоторым удивлением спросил Миролюбов, которому всегда хотелось обладать хоть частью той легкости общения с людьми, которая была присуща неугомонному одесситу.

– А то нет?! – с возмущением воскликнул спутник. – Сколько усилий положил я на то, чтобы подбить клинья к мадам Лоран, мамочка моя! И что я получил за свои труды? – Дырку от бублика! А ты приходишь первый раз, и, пожалуйста, на тебя эта рыбка смотрит, как житель бессарабской деревни на одесский Оперный театр. И это, по-твоему, справедливо? Я вас умоляю! – Пьер при этом так картинно пожал плечами и состроил комичную физиономию обиженного человека, что Миролюбов рассмеялся.

На посещение следующего спиритического сеанса у мадам Ламонт Юрия Петровича уговаривать не пришлось, он пришел сам, хотя и с опозданием, вынужден был задержаться на работе. Он искал Жанну и не находил. И очень обрадовался, когда она все же пришла, маленькая хрупкая девушка, хотя ей было двадцать шесть лет, но миниатюрность делала ее совсем юной. Костюм в полоску, белая шляпка, каштановые завитые волосы, карие глаза, излучающие доброжелательность, острый прямой нос на слегка вытянутом лице. На шее бусы из мелких природных камешков, а на лацкане пиджака изящная брошь в виде ящерицы с изумрудными глазками.

Увидев просветлевшее с ее появлением лицо Миролюбова, Пьер серьезно сказал:

– Эта молодая леди имеет мужской слад ума и сильный характер. Такие не по мне. Но будь уверен, брат, подобные женщины, если ты им понравишься, сродни женам декабристов: они способны на подвиг и самопожертвование…

Глава шестая. Время огня

Перед глазами вновь предстали кадры немецкой кинохроники Wochenschau: вывороченный пограничный столб СССР, горящие, утопающие во взрывах бомб города и села, потоки русских военнопленных, подавленных, растерянных, со скорбными глазами, и веселые немецкие парни с закатанными рукавами и автоматами наперевес рядом с виселицами и горами трупов. Захлебывающийся победным восторгом диктор вещал: этой осенью война с русскими будет закончена!

Брюссель. Июль 1941 г.

Юрий Петрович, погрузневший и полысевший, шел по Регентской улице в сторону брюссельского городского парка, где у него была назначена встреча. До условленного времени оставалось еще более получаса, можно спокойно поразмышлять над сюжетом очередного рассказа. «Пожалуй, следовало выйти поближе к парку, сегодня довольно жарко», – думал литератор. Вот уже почти два десятка лет жизни прошли в этом городе, а он пишет и думает в основном о России. Так и не привык к другой стране, все здесь кажется чужим и механическим.

Размышления прервала колонна немецких солдат, пересекавшая Регентскую улицу со стороны Рю де Урсулинес. Упитанные немецкие парни весело переговаривались, разглядывая незнакомый город. От жары они расстегнули верхние пуговицы кителей и закатали рукава. «Они чувствуют себя покорителями Европы. А ведь в России, в Донской нашей степи, жарко. Жарко и пыльно. Попадете, ребята, туда, узнаете, почем пуд соли. В России всегда дрались крепко, не только до крови, но и до смерти, – подумал, глядя на немцев, Миролюбов и тут же одернул себя. – Что ж это я, право, словно комиссар какой-то рассуждаю?

Да, на родине сейчас идет война. Но теперь война не с Россией, а с большевиками! С теми, которые забрали у меня все, о чем я пишу с тоской и болью. Так что пусть немцы давят проклятых краснопузых, может, это даст возможность нам, истинным русским патриотам, наконец, вернуться на родную землю!»

За батальоном пехоты по мостовой тяжело покатили тупоносые грузовики, груженные военным имуществом, а потом бронемашины, ощерившиеся стволами пулеметов, – сила! Это тебе не красная тачанка или кавалерия в девятнадцатом году!