Деревянное море

– Na, was ist? [52]

– В чем проблема, господин полицейский? – Возможно, потому, что ответил я по-английски и, ни мгновения не колеблясь, встретил его взгляд, выражение на его лице сменилось на угрюмое и туповатое – дрянное сочетание, когда из двух общающихся один – полицейский и этот один – не ты.

Он ответил на ломаном английском из разговорника.

– Что вы кричать? Не разрешается так кричать в Ви-ина.

52

Ну, в чем дело? (нем.)

– Но я и не кричу. Просто зову внука. – И я указал на Младшего. Я надеялся, что коп заметит семейное сходство. Малыш пожал плечами. Коп поджал губы, и щетина его усов забралась в ноздри. Боковым зрением я заметил, что к нам на всех парах спешит Гас Гулд. Видно, решил, что я совсем уж рехнулся.

На именной табличке копа значилось: «Люмплекер». Мне понадобилась минута, чтобы это переварить, а потом я едва удержался, чтобы не расхохотаться [53] .

– Полицейский Люмплекер?

53

На именной табличке копа значилось: «Люмплекер». Мне понадобилась минута, чтобы это переварить, а потом я едва удержался, чтобы не расхохотаться, – Lump (нем.) – болван, тупица; lecker (нем.) – вкусный.

– Ja? [54]

– Какой сейчас год?

– Bitte? [55]

– Год. Этот год, сейчас. Какой сегодня год? Люмплекер лупанул меня тяжелым взглядом, словно говоря: не валяй-ка дурака.

– Я вас не понимаю. По-английски плохо говорить. Вот ваш друг. Можете у него спрашивать ваши вопросы.

– Пошли, Фрэнни, нам нужно в кафе.

Гас легонько толкнул меня в бедро, одарив патрульного Люмпи желтозубой улыбкой. Один из зевак в кожаных шортах и зеленых гольфах спросил:

54

Да? (нем.)

55

Зд.: Простите? (нем.)

– Was ist mit ihm? [56]

Коп не преминул излить свое раздражение на ни в чем не повинного фрица и заорал на него по-немецки – как пулемет застрекотал. Мы с Гасом отчалили, не сказав даже «ауф видерзеен».

– Что это с вами сегодня, Фрэнни? Вы, часом, не того? Ничего такого сегодня не принимали?

Мой отец без конца задавал мне этот допрос, когда я был мальчишкой, не вылезавшим из дерьма.

– Ты, часом, не того? – так он спрашивал. Надеялся, что если я колюсь, то хоть есть оправдание моему скверному поведению. А если он поможет мне «соскочить», то я снова приду в норму. Какое там! В то время я сам был хуже любого наркотика.

56

Что с ним? (нем.)

– Погоди-ка? Как это ты его видишь? – Я указал на Младшего, футах в десяти от нас.

Гас развернул жвачку и сунул в рот.

– Как я его вижу? А как же мне его не видеть? Я догнал Младшего.

– Почему это он теперь тебя видит? В Крейнс-Вью ты мне говорил, что тебя никто не может видеть, кроме меня и кота.

– Потому что мы оба теперь не в своей временной нише. Мы принадлежим другой.

Стояла весна. Мимо нас скользили девушки в платьях цвета шербета, их духи дразнили обоняние влекущими ароматами. И хотя я был чертовски стар, мой нос оставался прежним. Пары бесцельно бродили туда-сюда, наслаждаясь приятной, теплой погодой. Уличные музыканты играли на самых разных инструментах – от классической гитары до музыкальной пилы. Вена. Австрия. Моцарт. Фрейд. Винервальд. Захерторт. [57] Я ни за что бы сюда не приехал даже в те времена, когда меня одолевала страсть к путешествиям, потому что этот город ничуть меня не волновал. Лондон – я там пробыл некоторое время. Париж. Мадрид. Другие экзотические места. Но Вена означала оперу, которую я ненавидел, встающие на дыбы лошади липпицанер [58] наводили на меня тоску, вдобавок именно в этом городе Гитлер начал становиться Гитлером. Кому все это нужно? К тому же Джордж Дейлмвуд, который не преминул здесь побывать, говорил, что нигде не встречал таких недружелюбных, неприятных людей, как в Вене. Так какого же черта я тут торчу на старости лет? Да еще женатый на Сьюзен Джиннети. – А вот и оперный театр. Я думал, он больше. На фотографиях он выглядел куда как больше.

57

Вииервальд. Захерторт. – Wienerwald – Венский лес. Sachertorte – шоколадный торт с абрикосовым джемом и шоколадной глазурью, традиционно подается со взбитыми сливками; создан в 1832 г. Францем Захером (1816-1907) для австрийского премьер-министра Клеменса Меттерниха (1773-1859). Отель «Захер» с одноименным рестораном, открытый в 1876 г. Эдуардом Захером, сыном автора «захерторта», процветает в Вене до сих пор.

58

Липпицанер – австрийская порода лошадей, по названию знаменитой венской школы верховой езды.

Мы подошли к прославленному зданию, но я ровным счетом ничего не почувствовал. Считается, что сердце должно так и подпрыгнуть в груди, когда видишь воочию какую-нибудь из знаменитых достопримечательностей – Большой каньон, Биг-Бен, Венский оперный. Но мое сердце в такие моменты давало задний ход, потому что оно терпеть не может, когда им командуют.

– Не забудьте, Фрэнни, у нас сегодня экскурсия по городу.

– Угу. Далеко еще до этого кафе?

– Ну, минут десять.

– Другой конец света!

Мое тело было как свинец, как глина, камень, дерево, как будто земное тяготение удвоилось; не тело, а дерьмо. Вот, значит, что такое быть старым? К чертям собачьим! Я хочу обменять себя на современную модель! Немедленно. И как только старики это терпят? Как им удается изо дня в день отрывать от земли свои негнущиеся, тяжелые как чугун ноги и переставлять их? Мои руки горели огнем из-за артрита, ноги были ледяными бог знает из-за чего. Казалось, все, кто нас обгонял, катились на роликах, но на самом деле они просто принимали свои молодые, здоровые тела как само собой разумеющееся. Мне хотелось идти быстрее, и передохнуть, и зарыдать от бессильной досады – все сразу.

– Эй, погодите-ка немного! Мне надо передохнуть.

Гас и малыш обменялись взглядами, но все же остановились. Мне хотелось прикончить обоих. Как они могут идти, когда я себя чувствую так, будто у меня на голове валун?

– Фрэнни, вы в порядке?

– Ни в каком я не в порядке. Погодите минуту.

– Не проблема, приятель.

– В этом киоске хот-доги продают? Что такое wurstel? [59] – Малыш указывал на маленький ларек неподалеку, стекла которого были украшены изображениями всевозможных разновидностей хот-догов. – Есть хочу. Куплю себе один.

59

Сосиска (нем.).

Борясь с одышкой, я спросил, есть ли у него деньги.

– Не-а. Может, у тебя найдутся?

Ни чуточки не удивляясь, я сунул руку в карман и нащупал там целую стопку пластиковых карточек. Вынул их и стал разглядывать.

– Воспользуйтесь «визой»,– подсказал Гас.

– Они что же, принимают карточки в киосках с хот-догами?

Он скорчил гримасу – не прикидывайся, мол, не настолько же ты глуп.

– Уж не пятидолларовой ли бумажкой хотите расплатиться? Когда вы в последний раз видели бумажные деньги?

– У меня тоже карточка есть. Такая же. Она у меня все время была. – Малыш помахал в воздухе розовой карточкой и двинул к киоску.

Я никак не мог перевести дыхание. Мой организм протестовал против такой быстрой и длительной прогулки. При этом я прекрасно понимал, что прошли мы совсем немного. Мало мне было всех прочих потрясений, вихрившихся вокруг меня множеством смерчей, так я еще никак не мог поверить, что внутри меня и вправду я – недужный, хнычущий, сварливый, обессилевший, старый… говнюк.

– Расскажите мне про своего внука, Фрэнни. Симпатичный малый.

Мы смотрели, как симпатичный малый покупает себе хот-дог – отчаянно жестикулируя, тыча пальцем в стекло, пока продавец наконец не понял, что тому нужно. Как давно я не бывал в местах, где говорят на чужих для меня языках. А теперь вот оказался в двух одновременно – в Австрии и в Старости.

Прикидывая, какую бы чушь рассказать Гасу Гулду о моем «внуке», я вдруг услыхал высокий резкий звук. Я сразу же его узнал, потому что столько раз сам его производил на моем «дукати» – так ревет мотоцикл, когда включаешь пониженную передачу. Повернувшись от Гаса в сторону улицы, я увидел последнее, что мне было суждено увидеть в жизни: великолепный, отливающий серебром мотоцикл, взмыв в воздух, летел прямо на меня. Конец.