Деревянные башмаки

Так я и превратился в своего рода ночную птицу. Соснув немного к утру, я варил себе какую-нибудь кашу или суп и после еды, если выдавался погожий денек, отправлялся поваляться на берегу у речки, но чем дальше, тем сильнее меня охватывало беспокойство, покуда снова не наступал вечер.

В опустевшем техникуме не осталось никого из моих приятелей, поэтому я писал во все концы длинные письма. И чаще всего ей, Степуте, — моей Вишенке…

И вот, наконец, она сама приехала. Докрасна опаленные солнцем щеки, огрубелые, жесткие ладони. Оказывается, Степуте все каникулы пропалывала огород, сгребала сено. Я же, по ее словам, жил как маменькин сынок. Разве это работа?.. Правда, неизвестно, как сейчас все будет. Наш курс съехался на производственную практику, так что днем мне придется вместе со всеми трудиться в поле, а ночью сторожить.

В первые дни практики мы укладывали вдоль прокосов на жнивье копицы — кресты из снопов яровых. Разделили между собой все поле на делянки. Хватает силенок — пожалуйста, можешь управиться с работой до обеда и бежать на речку купаться. А будешь отлынивать или не по плечу тебе это дело — торчи хоть до вечера. И хотя это занятие было для меня давно привычное, однако вскоре я почувствовал, что за рекордсменами мне не угнаться. Покорпел я, покуда после бессонной ночи не начали слипаться глаза, и решил: в самую жару сосну часок, потом в речке освежусь — и за работу, тогда и закончу свой участок.

А когда ближе к вечеру заявился в поле, то, как ни искал, не мог отыскать свою делянку. Вся пшеница уже увязана, на делянках рядами выстроились кресты из снопиков. Ясное дело — Степунина работа…

Собираясь на ночное дежурство, я встретил ее и спросил:

— Тебя, что ли, благодарить?

Девушка зарделась, как вишенка, и ловко разыграла удивление.

— За что? Я ничего не знаю…

Когда стемнело и на небе показалась луна, я нарвал яблок, самых спелых, «белый налив» называются, и подкрался к столовой, над которой в огромной комнате жили девчонки с нашего курса. Рядом находилась квартира Вайткявичюса. Все окна у него сейчас были открыты. Только бы не перепутать, где чьи…

Ух! Я швырнул яблоко, но не попал. Оно со стуком отскочило от оконной рамы. Я испуганно шмыгнул в тень и прижался к стене. Девочки наверху загалдели, кто-то назвал мое имя, вспыхнул свет.

— Никого не видно… — послышался голос Степуте. Кажется, она высунулась в окно, поглядела вокруг и догадалась распахнуть его пошире. Немного погодя я побросал в него все яблоки и, довольный, помчался в сад.

Вроде бы я исполнил задуманное, но меня не покидало чувство, что на этом мои приключения сегодня не кончатся. А лунный свет был такой прозрачный и так ошалело стрекотали кузнечики!.. Да, но где же воры? Куда подевались эти полуночники и бедокуры? Неужели никому, кроме меня, не хочется в такую ночь поозоровать?!

С одной стороны сад упирался в довольно глубокую, поросшую деревьями и кустарником ложбину. Оттуда чаще всего и выползали мои ночные гости. Поджидая их, я потихоньку скользил между деревьями, а сам прислушивался, не раздастся ли шорох в «лопухах». На самом же деле это были не лопухи, а какое-то редкое растение с широкими листьями-щитами. Там мне и пришла мысль скрутить из листа кулечек, такой, как делают продавщицы, взвешивая конфеты, и нарвать вишен для Степуте. Ягоды, понятно, в окошко не кинешь. Придется самому украдкой проникнуть в комнату, найти ее кровать и положить на тумбочку зеленый лист с алыми вишнями…

Я свернул огромный лист в кулек, напоминающий колпак гномика, снял ружье и залез на вишню.

Ночь стояла такая светлая, что даже ягоды можно было собирать, как днем. Сначала я ссыпал вишни в шляпу, которую зажал в зубах, а потом, спустившись с дерева, пересыпал их в кулек, снова закинул за спину ружье и по-кошачьи стал подкрадываться к девичьему общежитию.

Если дверь будет заперта, возьму из сарая лестницу и влезу в окно. И скажу, присев возле кровати, тихо-тихо: «Степуте, а я тебе вишен принес…» А потом, не дожидаясь, пока она совсем проснется, нежно поцелую ее в щеку и назад — в окно или через дверь. Может статься, Вишенка поначалу подумает, что все это ей приснилось, зато потом обнаружит мои ягоды… А назавтра я стану отпираться точно так же, как она: «Нет, я знать ничего не знаю…»

Странная вещь: на вишню вскарабкался проворнее белки, а тут ступеньки как давай скрипеть, словно на плечах я тащил бычка-двухлетку. Хорошо еще, дверь общежития не заперта — значит, обойдусь без лестницы. Только нужно постараться ступать потише, совсем неслышно. А если кто-нибудь в комнате заметит, что посреди ночи туда забралось какое-то пугало огородное, я тут же опрометью прогрохочу по ступенькам вниз. В темноте меня не узнают. Только бы не успели свет включить…

«И чего вы, полы, расскрипелись, чтоб вам пусто было! Днем небось не сприпите?..»

По стенам комнаты, где спали девушки, стояло двенадцать кроватей, посредине — длинный, покрытый зеленой бумагой стол. Низко над ним висел абажур, и я тут же смекнул: выкручу лампу, чтобы никто не смог неожиданно включить свет, и тогда смогу спокойно осмотреться, поискать, из-под какого одеяла виднеется головка Степуте. А то ведь можно в спешке поцеловать и не ту…

Я осторожно положил вишни на стол, потому что одной рукой лампочку не выкрутить — нужно же патрон придерживать.

Однако лампа была выкручена. Может, выключатель испортился или кто-нибудь из девушек не захотел нажимать на кнопку и выкрутил — что толку гадать. Важно, что из всего этого вышло. Не успел я прикоснуться к этой окаянной лампочке, как вдруг вспыхнул свет — точно обухом по голове.

В себя я пришел только внизу, у столовой. К счастью, девушек, судя по всему, эта короткая вспышка не разбудила — наверху было тихо.

Ничего не поделаешь, успокаивал я себя, вот нарву когда-нибудь ночью слив, преодолею страхи и все равно поцелую Степуте. А сейчас назад, в ложбину. Вдруг там уже воры гусеницами в ветвях шарят или ползают по грядкам с помидорами.

Пока я обходил сад и огород, небо посветлело, тревога улеглась, и сон заманил меня в теплицу. Боясь крепко уснуть, я устроился как можно неудобнее: не лег, а сел, обняв ружье, и низко надвинул на глаза шляпу.

Проснувшись, я решил, что поспал всего несколько минут, потому что мне даже не успел присниться сон. Но что это? Вокруг светло, припекает. Вот черт! Да ведь солнце уже сияет над самой крышей теплицы! А между прочим у некоторых воришек есть голова на плечах, знают, как сладок утренний сон…

Сердце у меня бешено забилось… Я выскочил наружу и стал осматривать все вокруг: не примята ли росистая трава, не натрушено ли под яблонями листьев. И вдруг спохватился: вроде чего-то не хватает… Ружье! Где мое ружье?! Неужели оставил его в теплице?

Нет. Напрасно ворошил я солому — ведь прекрасно помнил, как обнял его, стиснул коленками. Значит, меня бессовестно ограбили. Куда податься, что делать? Ведь рано или поздно все равно придется признаться. Чем не кот, которому мыши во сне усы обгрызли!..

На сердце навалились такой стыд, такой страх и досада! Я пошел к речке, умылся и стал прикидывать на свежую голову, что мне сказать Вайткявичюсу. Какие-то негодяи подкараулили меня и отобрали ружье. Ведь могло так случиться? А почему бы и нет? Я давай брыкаться, они меня за ногу, я — в крик, а они меня — по шее, по шее, и вот уже я, как сказал поэт, «лежу и на звезды гляжу»…