Держа океан

Теперь я срывался постоянно, даже дома. Реже с Эмметом, но нам пришлось перестать гулять по кампусу, эти прогулки заставляли меня задумываться о том, как ужасно будет жить там без него, и случался приступ паники.

— Я думаю, тебе пока рано поступать, — сказал Эммет. — Я считаю, что тебе стоит поговорить с моей мамой о препаратах. Она могла бы их выписать тебе.

Он был прав. Но я всегда говорил, что не хочу обсуждать лекарства. Честно говоря, отчасти мне хотелось быть самым распоследним хулиганом в школе, чтобы показать родителям, как они ошибались.

Теперь я осознаю, что, если бы столько народу увидело меня сломленным, со мной бы случился очередной приступ паники. Так что я старался не думать об университете вообще. Могу сказать, что Мариетта обо мне беспокоилась. Она не говорила, что я должен принимать лекарства, но уделяла мне гораздо больше внимания, когда я к ним приходил, уверяя, что ищет нам с Эмметом альтернативное жилье, и обещая присылать нам посылки со сладостями, когда мы начнем учиться. На электронной читалке, которую я у нее одалживал, стали появляться новые книги: «Полуденный демон», «Стреляйте в проклятую собаку», «От паники до власти». Это были книги о депрессии и тревожности.

Но я их не читал.

Это не значит, что я не хотел помощи. Я хотел, но больше всего я хотел, чтобы мои родители перестали отталкивать меня, и я не думаю, что лекарства или чтение их изменят. Я нуждался в них больше, чем в принятии лекарств или в чтении, я хотел, чтобы они по крайней мере выслушали меня.

Они не слушали, что бы я ни говорил или ни делал, насколько сильными мои приступы паники бы не были. Но в один прекрасный день мне позвонила сестра.

Джен живет в Чикаго и редко приезжает домой. Мама все время жалуется на то, что, когда она звонит Джен, та не отвечает. В защиту Джен скажу, что мама никогда не спрашивает мою сестру о её жизни, только жалуется на свою. Если бы я был Джен, я бы тоже не отвечал на звонки матери.

Джен никогда не звонит нам, а тем более мне. Но в тот день я сидел на крыльце в ожидании, когда у Эммета закончатся занятия, и она это сделала.

— Привет, братишка! Как дела?

— Хорошо, — ответил я, хотя дела шли не очень. Но никто никогда не хочет знать о неприятных вещах.

— Слышала, ты волнуешься перед поступлением. И у тебя стало больше приступов паники. Ты заставляешь меня волноваться за тебя, Микроб.

По всему моему телу прокатилась горячая волна стыда. Откуда Джен знает об этом? И то, что она зовет меня моим старым прозвищем, не делает ситуацию лучше.

— Все будет хорошо, — сказал я, но не верил в это. Я не хотел, чтобы еще один человек трясся надо мной.

Я не понимал, почему Джен беспокоилась обо мне. Она никогда этого не делала.

Но в тот день она не собиралась останавливаться.

— Я знаю, что не поддерживаю отношения с семьей, и это плохо. Прости меня за это. Я не могу общаться с мамой, поэтому держусь подальше, но это не значит, что я избегаю тебя. Ты и правда в порядке? Хочешь, я вернусь домой и помогу тебе?

Я не знал, что сказать. Она хотела вернуться домой и помочь мне? Я хотел этого, да, но все это казалось странным и заставляло нервничать. И мне было бы стыдно за то, что она будет возиться со мной.

— Я в порядке. Извини за беспокойство.

— Дорогой, ты не беспокоишь меня. Я забочусь о тебе. И хочу знать, что с тобой происходит. И не хочу, чтобы наши родители свели тебя с ума, а исходя из собственного опыта, я знаю, что это возможно. Ты наблюдаешься у кого-нибудь в связи с этими приступами паники? Принимаешь что-нибудь? Лекарства помогают?

Почему все считают, что я болен? Как будто у меня болезнь сердца, а не глупая привычка быть расстроенным на публике и легко становиться подавленным из-за этой жизни.

— Я в порядке, — повторил я. И снова.

В конце концов она перестала спрашивать, да и Эммет начал писать из автобуса. Так что я сказал ей, что мне пора идти.

— Ладно, но я собираюсь тебя проведать, — сообщила Джен, а я был рад, что она меня предупредила.

Спустя два дня после звонка Джен к нам домой пришла Мариетта.

Она принесла милую плетеную корзинку, наполненную банановым хлебом, печеньем и стеклянной бутылкой необычной минеральной воды. Где-то час они с мамой сидели на кухне, разговаривая о всяких пустяках, а я ретировался в свою комнату. И после того, как Мариетта ушла, моя мать была вся раскрасневшаяся и счастливая. На следующий день мама с Мариеттой отправились обедать в причудливом новом месте в городе Сомерсет, а еще через день они вместе пили кофе в центре, в «Стэм-Шоколатье».

Спустя несколько дней мама предложила мне пригласить к нам, ради разнообразия, Эммета. Я могу сказать, что она нервничала, но Мариетта пустила в ход все свое очарование, и она играла на маме, как на скрипке. Я подслушал, как они обсуждали предстоящий визит на закрытой веранде. Мариетта предупреждала маму, чего той ожидать от Эммета.

— Он нервничает в новом месте, и обычно я хожу с ним, пока он привыкает к новой среде, но Эммет настаивает на самостоятельности. Я сказала ему, что он придет один при условии, если будет контролировать себя. Так что, если что-то его рассердит, он, вероятно, уйдет на пару минут, ничего вам не сказав. Если у него получится, он спокойно скажет вам, что зол. Но, скорее всего, он будет далек от спокойствия. Эммет хороший мальчик и упорно работает над собой. Уверена, все будет хорошо, но на всякий случай у вас есть номер моего сотового.

Непостижимо, как мама вообще рассматривает возможность пригласить Эммета? Он заставлял её нервничать. Невероятно нервничать.

И все же, когда он пришел к нам, она была вежлива, как и он. Он постучал в дверь, подарил маме букет цветов из супермаркета, чем подкупил её, несмотря на то, что не смотрел ей в глаза, когда его дарил и раскачивался, пока ждал, когда я спущусь. Не оглядываясь, Эммет сказал ей, что у нее чудесный дом, и что он рад сюда прийти. Но я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что все это отрепетировано.

— Джереми, я хочу посмотреть на твою комнату, — сказал он немного погодя и выставил два пальца на бедро.

Эммет рассказал мне о том, что у них с его матерью был ряд знаков, которыми они молчаливо обменивались, чтобы что-то сказать друг другу, не давая знать другим.

Два пальца Мариетты на их веранде в первый мой визит к ним домой означали выговор Эммету за его грубость, а его три были признанием вины и извинением.

А сейчас эти два пальца на его бедре означали, что он нервничает, и ему нужно выйти из комнаты, но он не хочет говорить об этом вслух.

Я встал с дивана и проводил его к лестнице.

— Конечно. Это сюда.

Он последовал за мной наверх по лестнице, не сказав ни слова. Мне с нетерпением хотелось показать ему свою комнату, мои личные вещи, мое пространство. Я уже много раз бывал у него дома, часто мы сидели в его комнате, но это будет первый раз, когда он окажется в моей.

И хотя, когда я открыл дверь, Эммет взглянул на комнату, потом он резко отошел в дальний угол коридора и встал лицом к стене.

Я осторожно подошел к нему.