Державы Российской посол

Иногда он забывал остановиться, уступить очередь переводчику, и тот перебивал, не скрывая раздражения.

Голос, раздавшийся в ответ с престола, зазвучал глухо, утомленно:

– Мы, сколь могли, являли королю Августу вспоможение и любовь, которые оный, отставши от могущественного царя, презрел.

Укора Августу в спокойной, невозмутимой латыни не было. Старикашка же переводил бранчливо, скрипуче, будто недоволен был всеми и жаждал поссорить.

– А что к Станиславу подлежит, хотя цесарь и король французский признали за короля, однако же мы не признали. И коронацию почитаем за ничто.

Толмач воззрился на московита, посапывая крючковатым носом, – убирайся, мол, чего тебе еще!

Словесного заявления упрямому московиту мало. Просит выразить отношение к Станиславу письменно, и к тому же в двух посланиях – царю и сейму, который должен собраться в Люблине. Лысина едва не бодала посла.

– В Люблине, – повторил Борис, не уловив название города в отрывистой скороговорке толмача.

Брови Климента вдруг удивленно дрогнули. Переводчик, верно, нашкодил, не досказал чего-то… И посол, к ужасу старика, отступившего на шаг в отчаянии, заговорил по-итальянски:

– Если сейм утвердит Станислава, посаженного Карлом, то власть первосвященника католической церкви в Польше уничтожится и религия потерпит урон. Посему просьба царя интересам вашей святости соответствует.

Посол умолк и приложил к кровоточащей губе платок. Известно ли папе, что в Люблине русские войска и соберутся там польские алеаты, от коих вряд ли последует противность? Однако послание папы прогремело бы над всей Польшей грозно.

Между тем восковая неподвижность верховного пастыря нарушилась, в уголках глаз затеплилась улыбка.

– Традуттори традиттори, – услышал Борис.

Папа вымолвил пословицу добродушно, в тоне простого римского говора, твердо вбивающего согласные. «Переводчики предатели…» Означает ли это избавление от несносного толмача?

– Мы сожалеем, – раздалось по-итальянски, с той же римской грубоватостью, – но выполнить желание могущественного царя не в состоянии.

У Станислава в Польше многочисленные сторонники. Послание, испрашиваемое царем, произведет среди них неудовольствие. Наиболее разумным сочтено не вмешиваться, не влиять на решение сейма.

Борис растерянно комкал платок. С чем же ехать к государю? Слова не зажмешь в горсти…

Черты Климента Одиннадцатого снова застыли. Спорить бесполезно. Очутившись в приемной, посол излил свою досаду перед первым министром.

– Требуйте ответа, – ободрил Паулуччи. – Наберитесь терпения, здесь оно необходимо. Не стесняйтесь напомнить о себе его святейшеству.

Потом, оставив в приемной толмача и секретарей, навостривших уши, первый министр закрылся с послом в своем кабинете, где ковры, распластанные на полу и по стенам, обнимали вкрадчивой тишиной.

– Вам следует посетить королеву, дорогой принчипе. Она ухватится за вас, ей как воздух нужны польские новости.

– Ее величество, сказывают, больна.

– Не настолько, принчипе, не настолько…

На Квиринале стемнело совсем, когда посол, после долгой беседы с первым министром, влез в карету.

8

В палаццо Одескальки чистили котлы, мыли посуду, снимали нагар с канделябров, стирали скатерти, на которых вчерашний раут оставил винные, горчичные, соусные следы. Подбирали оброненные гостями кости, бутылки, осколки разбитых бокалов. В гостиных находили шпильки, ленты, в бильярдной сломанный об кого-то кий. Из кабинета карточных баталий вынесли разорванную колоду и кружевное жабо шулера, ее наказанного владельца.

Мария-Казимира сама управляла челядью, носясь по залам в зеленых турецких шароварах и красно-желтом шелковом бурнусе.

– На туалет у вас полчаса, – сказал Паулуччи. – Или вы намерены убить московита?

Первый министр вхож к королеве запросто, по праву старого почитателя.

– Молчите, монсиньоре! – бросила она. – Царь заставляет магнатов копать траншеи и взбираться на мачты. Вас бы так… Царского дипломата ничем не убьешь.

– Тем лучше, – улыбнулся Паулуччи. – Куракин привез роскошных соболей.

– Постараюсь выклянчить хоть одного для Толетты.

– Московит сложит к вашим ногам груду соболей, если вы проявите благосклонность. К нему и к царю.

– Вашу симпатию он уже завоевал, я вижу… Ах да – роскошные соболя!..

– Вы обижаете меня, ваше величество.

– Простите меня! Ну же, не сердитесь! – она потрепала его по щеке. – Что я должна делать? Чего вы хотите от старой, глупой женщины?

Глаза, смотревшие молодо, с лукавой искрой, вдруг потухли, плечи заострились, подавшись вперед.

– Вы бесподобны, – засмеялся Паулуччи, искренне восхищаясь игрой.

Они стояли в тронном зале. Трон был отставлен в угол, балдахин с польскими орлами колыхался над пустым помостом, на сквозняке. Слуги втащили бочку с пивом, чтобы протереть наборный пол, и метнулись за порог, боясь помешать беседе.

– Пошлите к московиту! – встрепенулась Мария-Казимира. – Я не успею переодеться. Пусть повременит час, два… Нет, постойте! – она отбежала к окну, взяла щетку, подняла и стукнула об пол, будто копьем.

– Я понравлюсь московиту, кардинал?

– Удаляюсь, дорогая! – воскликнул он, изобразив благоговейный ужас.

Картинная галерея дворца не запачкана разгулом. Паулуччи обычно пережидал здесь, когда его занимал исход аудиенции, происходившей в парадном зале или в будуаре королевы.

Портретов Марии-Казимиры несколько. Не мудрено, что юная Марыся воспламенила Яна Собесского. Сказочным видением снизошла к скромному воину воздушная фея. Однако еще тогда она отличалась, как говорят, острым умом и честолюбием. Нос, упругий шарик подбородка, сжатая корсажем грудь – все вытянуто вперед и напоминает морскую деву на форштевне корабля. В чем же сегодня секрет фавора, которым одаривает ее Климент? Этот вопрос Паулуччи задает себе постоянно. Да, с помощью королевы он дразнит кардиналов, не теряя при этом своего достоинства. Но это ведь не все. Неужели папа думает серьезно, что престиж святого престола в Польше укрепляется союзом с Францией? Франция за горами, а австрийцы здесь, в Италии…

Конечно, иметь в Варшаве Собесского весьма желательно. Сыновья королевы столь же римляне, сколь поляки. Ради такой перспективы стоит терпеть выходки Марии-Казимиры, бесшабашные оргии, непотребную Толлу. Но при чем тут Франция?

Куракин, должно быть, у королевы. От нее можно ждать чего угодно. Вряд ли она собьет с толку московита – он не новичок в Европе. Если Куракин был искренен тогда, в квиринальском дворце, – его миссия может стать весьма полезной. Королеве надо узнать правду о положении в Польше. Ее надо убедить, что скипетр непрочен в руке Станислава и Франция менее всего способна его отстоять.