Десант из прошлого

Рывком подвинув к себе рюмку и расплескав при этом коньяк, он хотел было осушить ее, но удержался: накачаться он еще успеет. Надо послушать, что ответит ему этот человек.

Минуты три Ульман молчал, устремив неподвижный взгляд на дотлевающую в пепельнице сигарету. Потом медленно поднял голову и взглянул в лицо О’Нейлу. В его глазах не было и тени насмешки, которую Мартин ожидал увидеть.

— Маленькая правда, — сказал он задумчиво и серьезно. — Маленькая, очень человеческая и… убогая. Ей уже триста лет, не меньше. От луддизма до наших дней. Проклятия машинам и жалостливые стенания: «Ах, где вы, добрые старые времена!». Нет О’Нейл. Никуда не денешься, ничего не попишешь. Человек не может не мыслить, не искать, не придумывать. Наука неуправляема. Она, как поток, как стихия. Она ворочает историей, именно она — наука, а вовсе не политика. Все социальные идеи — это щепки и мусор, который болтается на поверхности. Впрочем… — Ульман на мгновение задумался, нервно куснул губу и продолжал: — Точнее так: металлорежущему станку все равно, в какой цвет он окрашен — в красный или голубой. Краска облезет, а станку хоть бы что. Он режет металл — и все тут. Наука — разогнавшийся экспресс, который несет нас в будущее. И что там, в будущем, — свет или мрак — мы, О’Нейл, не можем знать: наше дело подбрасывать в топку уголь…

Мартин озадаченно смотрел на ученого: такой поворот разговора оказался неожиданным. То, что говорил Ульман, было и красиво и как будто убедительно, но…

— Нет, господин Ульман, — произнес он, и в голосе его прозвучала обиженная нотка. — Выходит, мы, люди, ни больше ни меньше, как прислужники у дьявола, как вы его там ни зовите, наукой ли, прогрессом или еще чем. Однако же с ядерным оружием совладали. Выходит, мы не только кочегары, но иногда и машинисты на вашем экспрессе, так?

— Видите ли… — Ульман скептически усмехнулся, но в этот момент, заглушая пьяную разноголосицу бара, раздались бравурные звуки фроянского гимна, и на стене, прямо над головой бармена, засветился голубоватый овал телеэкрана.

— Приветствую вас, дорогие мальчики, — обворожительно улыбнулась с экрана Жаклин, самая миловидная дикторша фроянской телестудии. — Помолчите, друзья, минутку, слышите? С вами будет говорить наш славный парень, наш президент!.. Тс-с!..

Жаклин сделала большие глаза, кокетливо приложила тонкий пальчик к губам и исчезла. Ее место на экране занял крупный моложавый человек с безукоризненным блестящим пробором.

— Хэлло, друзья мои, — бодро начал он, улыбаясь во весь рот. — Я рад встрече с вами, свободные фроянцы, рад и счастлив, что сумел выкроить кусочек времени для откровенной беседы. Думаю, что вы не заскучаете и не уснете….

В баре раздался одобрительный смех. Все смотрели на экран, разговоры стихли.

— Вы знаете, друзья мои, что очень скоро мы с вами примем нашу Конституцию, — уже серьезно продолжал Карповский. — Свод законов нашей свободной республики Фрой. Каждый фроянец вправе считать себя ее соавтором — ведь правила нашей жизни создаем мы все, весь наш маленький счастливый народ. Сегодня я хочу побеседовать с вами об одной из наших главных заповедей…

Ульман отвернулся от экрана.

— Господи, опять его понесло, — желчно пробормотал он.

— Мне и самому надоело все это, негромко сказал Мартин, кивнув в сторону телеэкрана. — Трижды в неделю. Осточертеет.

Ульман утвердительно качнул головой.

— …Напомнить еще раз отличные стихи Паоло Пирелли, победителя июньского конкурса фроянских поэтов, — энергично продолжал Карповский. — Вот они…

На несколько секунд на экране ярко вспыхнули мерцающие слова:

ДЛЯ ВСЯКОГО ДЕЛА НУЖЕН УМЕЛЫЙ. ВСЕ МЫ — СУСТАВЫ ЕДИНОГО ТЕЛА!

— Да, именно «суставы единого тела», — горячо подхватил президент, вновь появляясь в кадре. У нас нет безработицы, у нас не может быть лишних и ненужных, организм республики так же гармоничен и целесообразен, как гармонично и целесообразно самое прекрасное создание природы — человек. Каждый знает свое место, свою работу, свою задачу, и разве что только безумный и беспутный может хотеть чего-либо другого. Глазам — смотреть, ушам — слушать, сердцу — гнать по телу кровь… Так распорядилась мудрая природа, и если бы кто-либо из вас вдруг пожелал слушать музыку, как кузнечик, ногами, вряд ли бы из этого что-либо получилось…

Краснолицый белесый блондин, сидевший через два столика от Мартина и Ульмана, визгливо захохотал.

— Вот шпарит! Умница! — воскликнул он и обвел бар ликующим взором. Он был заметно пьян.

А президент говорил все энергичнее:

— И мы, не только Высший совет и я как президент, а все мы, матриоты-фроянцы, должны стремиться к сохранению трудовой гармонии в нашей республике. Это ничуть не ущемляет свободу личности. Но если уж ты осознаешь себя частицей единого организма, то…

Карповский сделал эффектную паузу, и на экране снова вспыхнула надпись:

ЗНАЙ СВОЕ МЕСТО, БЕЗ ДЕЛА НЕ СТОЙ, ЧТОБ ПРОЦВЕТАЛА РЕСПУБЛИКА ФРОЙ!

Дальше ни О’Нейл, ни Ульман не слушали президента. Инженеру все больше нравился скуластый, с перебитым носом ирландец. Сначала он показался недалеким работягой, подцепившим несколько примитивных идиллических идеек. Мало-помалу Ульман убеждался, что О’Нейл далеко не глуп.

И только когда под круглыми сводами бара опять грянули звуки гимна, Ульман и О’Нейл вздрогнули и, будто сговорившись, разом оглянулись на потухший экран.

— Ах, какая жалость, — протянул Ульман. — Как много мы потеряли…

Мартин шутку не подхватил. Он настороженно смотрел на широкоплечего верзилу, который медленно приближался к их столику. На плоском лице верзилы рдели пятна, маленькие голубые глазки глядели вызывающе.

Остановившись за спиной Ульмана, он сжал его плечо шерстистой лапой:

— Ты смеялся… Смеялся над нашим президентом, гнида… Я видел!..

Резким движением плеч Ульман хотел было сбросить руку белобрысого, но тот вцепился крепко.

— Убери руку! — бледнея от гнева, негромко произнес Ульман. Глаза его недобро сузились, пальцы сжались в кулак.

О’Нейл понял, что скандала не миновать. Из-за соседних столиков на них уже пялились, кое-кто даже привстал, чтобы лучше видеть.

— Ты смеялся над президентом, — упрямо повторил верзила. — И я, Бенджамен Хилл, заставлю тебя, собака, пожалеть об этом, слышишь?

Медлить было нельзя: еще секунда — Ульман ударит наглеца, и тогда начнется черт знает что. Поднявшись с места, Мартин перегнулся через стол и ловко, как кот лапой, хлестнул верзилу ладонью по щеке. Тот оторопело отшатнулся, выпустив плечо Ульмана.

— Убирайся, подонок, — угрожающе прошипел О’Нейл. — Считаю до трех, и если не исчезнешь…

— Ах ты, коротышка, — задохнулся от ярости верзила. — Да я тебя…

Сцена, которая разыгралась в следующую минуту, напоминала финальный момент корриды. Нагнув голову, как разъяренный бык, Хилл кинулся на своего обидчика. Но бывший боксер О’Нейл оказался отличным торреро: молниеносно отскочив в сторону, он пропустил противника мимо себя, а затем, когда тот снова кинулся в атаку, скользнул на мгновение ему навстречу и тотчас же отпрыгнул. Никто в баре толком не понял, что произошло, все лишь увидели, как верзила, нелепо всплеснув руками, медленно упал, сначала — на колени, а потом — ничком, глухо стукнувшись головой о пластмассовый пол.