Десантники Великой Отечественной. К 80-летию ВДВ
Шрифт:
И еще вспоминается случай из будней парашютистов в Демянском котле. О нем мне писали В.А. Храмцов и А.И. Сергеев.
В 1-й МВДБ служил капитан Алексей Алексеевич Громов. Он ведал в бригаде связью. Человек несомненно смелый, не терявший чувство юмора и самообладания даже в аховом положении. Позади у него была Академия связи.
В одном из тяжких боев, кажется, под Игожевом: или Черной, он схлопотал осколок снаряда в руку. Врачи намеревались уложить связиста в лесной лазарет и отправить на Большую землю. Алексей Алексеевич – ни в какую! Осколок носил в кармане гимнастерки: «Покажу домашним,
Командиры находились в снежном окопе. На сухом спирте Храмцов варил кашу в котелке.
«В нескольких шагах от нас упал вражеский снаряд, – пишет В.А. Храмцов. – Комом земли ударило меня в спину. Другим ошметком – по котелку. Пропала каша! Оглянулся – мертв капитан А.А. Громов. Накануне его ранило вторично. Нуждался он в срочной госпитализации. Доставили на временный аэродром. Сел в самолет У-2. На снегу сидела переводчица Ольга Валентиновна Таланцева. У нее сильно были поморожены ноги. Громов возмутился: «Мужчина впереди женщины?» Потребовал вынуть его из кабины. «Таланцеву, пожалуйста!» Вынули. «Спасибо!» – только и смог сказать Дранищев. И вот осколок фашистов нашел капитана днем позже».
…В санитарный лагерь на болоте Невий Мох спустя дней пять после Саши Тарасова и его боевых товарищей прибрели Белоусов и Топилин. Боевое охранение, задержавшее их, обратило внимание, что ни у того, ни у другого не было оружия. «Десантник без оружия?!» – удивились дозорные, но решили, что командиры разберутся.
Как и всех, кто прибывал в лагерь, их обогрели и подкормили, уложили спать. Дежурный по временной базе доложил капитану Жуку. «Здоровые?» – поинтересовался тот. «Своим ходом явились, товарищ комбат».
Утром первым завел разговор Топилин:
– Бросили нас. Ни жрать, ни спать, ни медпомощи, как людям. Чего мы ждем?.. Осталось нас, полудохлых и немощных, какая-то сотня. Что мы сделаем против немцев? У них – сила!
– У них и под Москвой была сила. Не забыл? – спросил бледный, обросший густой бородой Алдаров.
– Там регулярные части. А тут ждать нечего, кроме смерти. Бригада уже вышла к своим, а нас бросили. На гибель бросили!
– Что ты предлагаешь? – насторожился Алдаров.
Притихли ребята: чудовищно звучали эти слова. Здоровых в санитарном лагере почти не было. Каждый потерял не меньше пятнадцати килограммов – кости, обтянутые тонкой кожей. Изорвана в клочья одежда. Почти босые. У каждого обморожения. Врач бессилен всем оказать помощь. Вокруг весенние разливы. На лыжах едва пройдешь…
Молчание затянулось, и это ободрило Топилина.
– Были мы у немцев. – Он опять посинел, как в тот раз, когда струсил в самолете. – Не обидели. Кормят здорово. Шнапсом…
– Ты это брось! Разговорился, понимаешь! – Алдаров потянулся к поясу, где в ножнах торчала финка.
– А чего бросать?.. Саша Тарасов, Жорка Карпов, Иван Норицын у немцев – и ничего. Менял я женщин, как перчатки, тюрлюм-тюрлюм… Там много наших. – Белоусов победно оглянул парашютистов.
Услышав свою фамилию и знакомый голос, из соседнего шалаша выполз Александр Тарасов. За ним – Ваня Норицын. Позади говоривших встал Георгий Карпов…
Все были ошеломлены: как же так?.. Белоусов был затейником, весельчаком с баяном: «Синенький, скромный платочек…» Прыгал с парашютом, как все…
– Ты, шкура,
где был? – Саша Тарасов рванул Топилина за меховой воротник куртки.– Ах, гадина! – Алдаров размахивал финкой, стараясь дотянуться до Белоусова.
Подоспел Мотлохов из взвода разведки. Узнал незнакомца, встреченного им в лесу, припомнил пораженческие слова.
– Пошли!
Обоих говорунов доставили к шалашу, где ночевал обычно уполномоченный особого отдела Леонид Софронов.
Весть о происшествии взбудоражила обитателей санитарного лагеря. За жирную похлебку, за пайку хлеба изменить товарищам – скажи кто о таком месяц назад, тому глаза выцарапали бы. Чтобы советский десантник дрогнул перед фашистом, чтобы изменил Присяге, Родине?.. Такое считалось невероятным – молодежная же, комсомольская бригада! И не знали тогда ребята, что Белоусов ранее, еще под Черной, завел лыжников на огневые позиции врага, и многие смельчаки не вышли из леса…
В штабном шалаше собрались: Шебалков, Сиделкин, Жук и Софронов. Последний имел приказание Гриншпуна: «Задержать Белоусова!» Мнение было единодушным: измена присяге, предательство товарищей в боевых условиях.
Под вечер на краю поляны, что углом примыкала к гнилому болоту, были выстроены способные двигаться бойцы. Булькала позади осужденных трясина, тянуло оттуда затхлым.
– Именем советского народа… по изменникам Родины… Пли!..
Эхо выстрелов прокатилось по настороженному бору.
«Болезнь моя сжигала без пощады: ноги отказали окончательно. «Не доползти мне до самолета!» – считал, что обратно уже не выберусь. Мысли черные одолевали. – Иван Дмитриевич Норицын хорошо поработал после Демянского котла: медаль «За трудовую доблесть» и орден «Знак Почета» тому свидетели. – А тогда, в первую неделю апреля 1942 года, думал: крышка! Заглянул Саша Кокорин: «Не дрейфь, Ваня! Живы будем, фиг помрем!» И Саша Тарасов не отходит: «Потерпи, Ваня!» Прояснело. Зарокотал мотор в небе. Саше приказали доставлять раненых на посадку. Он поднял меня, как маленького, на руки и понес. «Собьют если, держись за землю, Ваня! Мы ведь из комсомольской бригады!» Долетели. Обстреливали, но обошлось».
Плечи Кокорина подрагивали, словно в ознобе. Гнусное предательство потрясло его. Ваня Новиков, комиссар Куклин, они-то как не разгадали паразитов?.. Снова и снова перебирал он в памяти поступки комсомольцев: Васильев, Дадабаев, Карташов, Норицын, Морозов. Охота, Алдаров… Ни тени упрека! А эти гниды!..
– Но наши же, советские! Жили, учились рядом…
– Не убивайся, Саша, – успокаивал его Сиделкин. – На их черной совести кровь наших товарищей…
– Не жалею – думаю… Позор ведь на всю бригаду!
Комсорг-1 и инструктор политотдела сидели на кучке хвороста. Дым от костерка светлыми завитками поднимался, клубился.
– Сколько ребят настоящих полегло в снегах!.. И моя вина есть. Что-то не так делал.
– Зря мучаешь себя, комсорг. Учимся воевать. Мы привычны к топору и лопате, к плугу и верстаку. Ружье для нас случайный попутчик. Пока рука приладится к оружию-то…
– Душа омоется кровью…
– Ты веришь в нашу победу, Саша? – Сиделкин подвинул ногой головню – дым гуще прянул кверху.