Десять десятилетий

С понятным любопытством мы с Лесновым разглядываем импозантную фигуру легендарного маршала Тито. Когда он в сопровождении своего генералитета знакомился с экспозицией выставки и поравнялся с группой советских офицеров, наш военный атташе, генерал Ковалев представил ему нас, военных корреспондентов «Красной звезды».

Тито удостоил нас небрежным, но вполне благосклонным кивком и, что-то сказав вполголоса сопровождающему его адъютанту, прошествовал дальше. Адъютант сообщил нам, что мы приглашены на следующий день обедать в резиденцию маршала под названием Дединье или, как тут проще говорят, Белый дом.

Мы едем к памятнику Неизвестному юнаку, что торжественно высится на вершине Авалы — поросшей курчавым зеленым лесом горы в полутора десятках километров от Белграда. Нас сопровождают в этой поездке два молодых югославских генерала, оба смуглолицые и подтянутые, у обоих на серо-стальных кителях ордена Партизанской звезды 1-й степени и рядом — ленточка советского ордена Кутузова. У городской заставы нашу машину останавливает военный патруль. Золотые генеральские ромбы не производят на солдат ни малейшего впечатления, но, увидев мои советские майорские погоны, они козыряют и разрешают следовать дальше. Один из генералов, высокий, рано поседевший черногорец по имени Арсе, заразительно хохочет.

— Вот как у нас обстоит дело, — говорит он. — Раз русский, значит, всюду можно, а меня без пропуска вернули бы обратно.

Машина с бешеной скоростью мчится по опоясывающей Авалу асфальтовой спирали, которая приводит нас на обширную, вымощенную камнем площадку. Отсюда величественная гранитная лестница с монументальными бронзовыми светильниками поднимается к темно-серому гранитному мавзолею. Восемь гигантских женских фигур, изваянных из мрамора, — сербка, хорватка, черногорка, словенка, боснянка, герцеговинка, македонка и далматинка, — держат полированную кровлю над скромной солдатской могилой. Мавзолей не замкнут четырьмя стенами — это, собственно, открытая арка, сквозь которую смотрит голубое южное небо, а с далеких, но хорошо видимых отсюда балканских вершин прилетает теплый ветерок, шевелящий цветы и зелень многочисленных венков, ленты национальных флагов.

На следующий вечер в нашу дверь постучался югославский офицер. Он пригласил нас в свою машину, и мы помчались.

Мы приехали первыми. Через некоторое время в зал входит Тито в сопровождении советского посла Садчикова. Тито в штатском черном костюме, рядом с ним его любимая собака Тигр. Невольно бросается в глаза кольцо с огромным бриллиантом на безымянном пальце левой руки. Тито сдержанно здоровается, лицо довольно утомленное и заметно озабоченное. Курит изогнутую трубочку-мундштук, в который вставляется папироса.

Надо сказать, что я предусмотрительно захватил в поездку несколько экземпляров вышедшего в 1943 году, в разгар войны, моего альбома карикатур на гитлеровских захватчиков. И один из них почтительно протягиваю Тито. С некоторым удивлением маршал разглядывает альбом и спрашивает:

— А вы, оказывается, художник? Это ваши рисунки?

— Да, товарищ Тито, — вступает в разговор посол Садчиков, — это наш известный карикатурист Борис Ефимов.

Тито смотрит на меня с некоторым интересом и спрашивает:

— А тут есть рисунки о нашей борьбе в Югославии?

— Как я мог об этом забыть, товарищ Тито, — ответил я.

— Давайте посмотрим, — сказал маршал и стал перелистывать альбом.

Вскоре он нашел рисунок под названием «В “завоеванной” Югославии», изображавший гитлеровских оккупантов, уныло идущих с поднятыми руками под конвоем двух бравых югославских партизан. Тито одобрительно кивнул головой, протянул мне руку и сказал:

— Спасибо.

Вскоре появляется группа московских артистов, среди них популярные в Москве конферансье Миров и Дарский, комичные в своих фраках, увешанных какими-то медалями.

Гостей приглашают на концерт в соседний зал. Он из белого мрамора. Мраморный гладкий пол устлан коврами. Стоит красный рояль с золотыми украшениями.

После концерта приглашают к обеду. Прислуга в белых куртках работает не покладая рук. Блюда идут конвейером, без всяких пауз. Тито провозглашает тост за Советский Союз и Сталина. Все встают и дружно осушают бокалы.

Кто мог бы в тот момент предположить, что горячая дружба за самое короткое время превратится в непримиримую вражду, а «легендарный маршал», отважный боец против гитлеровских захватчиков по одному мановению руки Сталина будет объявлен предателем коммунизма, фашистским палачом и прихвостнем американского империализма. Однако именно так и произошло.

Припоминаю, как все началось. Предстояло опубликование очередного списка лауреатов Сталинской премии. В частности, никто не сомневался, что в их числе будет известный поэт Николай Тихонов за его цикл стихов о героических партизанах Югославии. Но в списке лауреатов Тихонова не оказалось. Это вызвало такое удивление, что руководители Союза писателей проявили неслыханную по тем временам смелость и обратились в «высокие партийные инстанции», информируя, что заслуженный поэт-фронтовик Тихонов чрезвычайно подавлен и угнетен нанесенной ему обидой. «Сверху» последовал ответ:

— А при чем тут Тихонов? Никто никаких претензий к Тихонову не имеет. Дело в том, что в Югославии кое-кто очень зазнался.

Вскоре все стало ясно, когда меня вызвал редактор «Правды» Леонид Ильичев и, к моему немалому изумлению, попросил срочно нарисовать к завтрашнему номеру карикатуру на Тито под названием «Перебежчик». Я от неожиданности выпучил глаза и переспросил:

— На кого, Леонид Федорович? На кого?

— Вы не ослышались. На Тито. И скажу вам по секрету, это задание из самой высокой инстанции.

Нарисовать карикатуру на Тито мне, естественно, помогло недавнее личное общение в резиденции «легендарного маршала», хотя я изобразил его достаточно шаржированным: согласно заданию — «Перебежчик», я нарисовал его бегущим в распростертые объятия американских империалистов. Эта карикатура явилась первой из многих сотен, опубликованных в советской печати, бичевавших и разоблачавших бывшего «легендарного маршала», и кампания прекратилась только тогда, когда Сталин ушел в мир иной.

…Продолжаю свои югославские впечатления. Мы на приеме в другом Белом доме, значительно меньших размеров, чем резиденция Тито — в чисто выбеленной хате старого крестьянина Велемира Макаровича. Мы сидим за простым деревянным столом на увитом плющом крыльце и слушаем неторопливый рассказ хозяина о том, как от гитлеровского террора здесь, в этой самой хате, укрывалась от фашистских ищеек семья партизанского командира. Тут же за столом сидит и этот самый командир, молодой черноволосый генерал Терзич, посмеиваясь и попивая вместе с нами свежее виноградное вино. Степенно покуривая длинные трубочки, принимают участие в беседе и трапезе соседи, пришедшие поглядеть на приезжих московских гостей. Затем две симпатичные девчушки — Нада и Ярушка — запевают партизанские песни, а остальные дружно подтягивают. Потом, сквозь залитые лунным светом виноградники, мы идем на крутой берег Дуная смотреть то место, где партизаны внезапным и дерзким налетом овладели пароходом, полным вооруженных усташей. Руководил смелой операцией тот самый молодой черноволосый генерал, с которым по этому поводу мы еще раз чокнулись тяжелыми глиняными кружками.

…На площади Теразии под яркими балканскими звездами шумит, бурлит народное коло. Изумительное зрелище! Крепко взяв друг друга за плечи, юноши и девушки ритмично кружатся сначала медленным, потом все более и более убыстряющимся хороводом, замыкая в веселом кольце лихих танцоров-одиночек, неутомимо показывающих свое искусство удалой пляски. Коло множатся, вырастают одно из другого, сходясь и расходясь, сплетаясь и расплетаясь, накатывая и откатывая, как волны морского прибоя — вот их уже два, четыре, пять, десять… И вот их уже не счесть, и центральная площадь столицы стала тесной для этой жизнерадостной задорной молодежи, над головами которой звонким многоголосым хором взлетают слова дружбы и братства: