Десять дней, которые потрясли весь мир
Шрифт:
Нам было пора уходить отсюда. На минутку мы задержались в комнате, где, принимая и отправляя запыхавшихся связных, рассылая по всем уголкам города комиссаров, облечённых правом жизни и смерти, лихорадочно работал Военно-революционный комитет. Беспрерывно жужжали полевые телефоны. Когда дверь открылась, навстречу нам пахнул спёртый, прокуренный воздух и мы разглядели взъерошенных людей, склонённых над картой, залитой ярким светом электрической лампы с абажуром… Товарищ Иозефов-Духвинский, улыбающийся юноша с целой копной бледно-жёлтых волос, выдал нам пропуска.
Мы вышли в холодную ночь. Перед Смольным огромное скопление подъезжающих и уезжающих автомобилей. Сквозь их шум были слышны глухие раскаты отдалённой канонады. Огромный грузовик весь трясся от работы мотора. Какие-то люди подавали на него связки печатных листов, а другие принимали
«Куда вы поедете?» - спросил я.
«По всему городу!» - ответил мне, улыбаясь, маленький рабочий. Он широко и восторженно взмахнул рукой.
Мы показали свои удостоверения. «Едемте с нами!» - пригласили нас.
– «Но, возможно, в нас будут стрелять…» Мы вскарабкались на грузовик. С резким скрежетом сдвинулся рычаг сцепления, огромная машина рванулась вперед, и мы все попадали назад, придавливая людей, ещё взбиравшихся на наш грузовик. Промчавшись мимо костров у внутренних и внешних ворот, освещавших красным светом сгрудившихся у огня рабочих с винтовками, машина, подпрыгивая и мотаясь из стороны в сторону, вылетела на Суворовский проспект. Один из наших спутников сорвал обёртку с одной связки и принялся пачками разбрасывать в воздух какие-то листки. Мы стали помогать ему. Так неслись мы по тёмным улицам, оставляя целый хвост разлетавшихся белых бумажек. Запоздалые прохожие останавливались и подбирали их. На перекрестках патрули оставляли свои костры и, подняв руки, ловили листки. Иногда навстречу нам выскакивали вооружённые люди. Они вскидывали винтовки и кричали: «Стой!» Но наш шофер кидал несколько непонятных слов, и мы мчались дальше. Я взял одно из воззваний и, пользуясь редкими уличными фонарями, кое-как разобрал:
Обращение «К гражданам России», написанное В.И.Лениным
25 октября (7 ноября) 1917 г.
Рукопись
(Гл. IV, стр. 96)
«К гражданам России!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов - Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся парод: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства - это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!
Военно-революционный комитет
при Петроградском Совете
рабочих и солдатских депутатов».
(Гл. IV, стр. 96)
Мой сосед, косоглазый, монгольского типа человек в кавказской папахе из козьего меха, проговорил: «Смотрите! Провокаторы всегда стреляют из окон!…» Мы завернули на тёмную и почти пустую Знаменскую площадь, обогнули нелепый памятник работы Трубецкого [51] и вылетели на широкий Невский, причём трое из нас стояли с ружьями наготове, приглядываясь к окнам. Улица была очень оживлена. Толпы народа, пригибаясь, бежали в разные стороны. Пушек мы больше не слышали, и, чем ближе мы подвигались к Зимнему дворцу, тем тише и пустыннее становились улицы. Городская дума сверкала всеми окнами. Дальше виднелась густая масса народа и цепь моряков, которые яростно кричали, требуя, чтобы мы остановились. Машина замедлила ход, и мы соскочили на мостовую.
[51]
Имеется в виду памятник царю Александру III.
– Ред.
То было изумительное зрелище. Как раз на углу Екатерининского канала под уличным фонарём цепь вооружённых матросов перегораживала Невский, преграждая дорогу толпе людей, построенных по четыре в ряд. Здесь было триста-четыреста человек: мужчины в хороших пальто, изящно одетые женщины, офицеры - самая разнообразная публика. Среди них мы узнали многих делегатов съезда, меньшевистских и эсеровских вождей. Здесь был и худощавый рыжебородый председатель исполнительного
комитета крестьянских Советов Авксентьев, и сподвижник Керенского Сорокин, и Хинчук, и Абрамович, а впереди всех - седобородый петроградский городской голова старый Шрейдер и министр продовольствия Временного правительства Прокопович, арестованный в это утро и уже выпущенный на свободу. Я увидел и репортёра газеты «Russian Daily News» [52] Малкина. «Идём умирать в Зимний дворец!» - восторженно кричал он. Процессия стояла неподвижно, но из её передних рядов неслись громкие крики. Шрейдер и Прокопович спорили с огромным матросом, который, казалось, командовал цепью.[52]
«Русские ежедневные новости» - газета, выходившая в 1917 г. в Петрограде на английском языке.
– Ред.
«Мы требуем, чтобы нас пропустили!
– кричали они.
– Вот эти товарищи пришли со съезда Советов! Смотрите, вот их мандаты! Мы идём в Зимний дворец!…»
Матрос был явно озадачен. Он хмуро чесал своей огромной рукой в затылке. «У меня приказ от комитета - никого не пускать во дворец, - бормотал он.
– Но я сейчас пошлю товарища позвонить в Смольный…»
«Мы настаиваем, пропустите! У нас нет оружия! Пустите вы нас или нет, мы всё равно пойдём!» - в сильном волнении кричал старик Шрейдер.
«У меня приказ…» - угрюмо твердил матрос.
«Стреляйте, если хотите! Мы пойдём! Вперёд!
– неслось со всех сторон.
– Если вы настолько бессердечны, чтобы стрелять в русских и товарищей, то мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулемётами!»
«Нет, - заявил матрос с упрямым взглядом.
– Не могу вас пропустить».
«А что вы сделаете, если мы пойдём? Стрелять будете?»
«Нет, стрелять в безоружных я не стану. Мы не можем стрелять в безоружных русских людей…»
«Мы идём! Что вы можете сделать?»
«Что-нибудь да сделаем, - отвечал матрос, явно поставленный в тупик.
– Не можем мы вас пропустить! Что-нибудь да сделаем…»
«Что вы сделаете? Что сделаете?»
Тут появился другой матрос, очень раздражённый. «Мы вас прикладами!
– решительно вскрикнул он.
– А если понадобится, будем и стрелять. Ступайте домой, оставьте нас в покое!»
Раздались дикие вопли гнева и негодования. Прокопович влез на какой-то ящик и, размахивая зонтиком, стал произносить речь.
«Товарищи и граждане!
– сказал он.
– Против нас применяют грубую силу! Мы не можем допустить, чтобы руки этих тёмных людей были запятнаны нашей невинной кровью! Быть расстрелянными этими стрелочниками - ниже нашего достоинства. (Что он понимал под словом «стрелочники», я так и не понял.) Вернёмся в думу и займёмся обсуждением наилучших путей спасения страны и революции!»
После этого толпа в строгом молчании повернулась и двинулась вверх по Невскому всё ещё по четверо в ряд. Мы воспользовались замешательством, проскользнули мимо цепи и направились к Зимнему дворцу.
Здесь была абсолютная тьма. Никакого движения, встречались только солдатские и красногвардейские патрули, находившиеся в состоянии крайнего напряжения. Напротив Казанского собора стояла среди улицы полевая трёхдюймовка, несколько сбитая набок отдачей от последнего выстрела, направленного поверх крыши домов. У всех дверей стояли солдаты. Они потихоньку переговаривались, поглядывая в сторону Полицейского моста. Я разобрал слова: «Может быть, мы допустили ошибку…» На всех углах проходящих останавливали патрули. Характерным был состав этих патрулей: солдатами повсюду командовали красногвардейцы…Стрельба прекратилась.
В тот момент, как мы выходили на Морскую, кто-то крикнул: «Юнкера послали сказать, что они ждут, чтобы мы пошли и выгнали их!» Послышались слова команды, и в глубоком мраке мы рассмотрели тёмную массу, двигавшуюся вперёд в молчании, нарушаемом только топотом ног и стуком оружия. Мы присоединились к первым рядам.
Подобно чёрной реке, заливающей всю улицу, без песен и криков прокатились мы под красной аркой. Человек, шедший передо мной, тихо сказал: «Ох, смотрите, товарищи, не верьте им! Они наверняка начнут стрелять…». Выйдя на площадь, мы побежали, низко нагибаясь и прижимаясь друг к другу. Так бежали мы, пока внезапно не наткнулись на пьедестал Александровской колонны.