Детектив и политика. Вып. 1
Шрифт:
— Тогда выберем извещение более крупного размера, — решительно заявил скорбящий отец Уллы.
10
Еще раз звонить в больницу он не решался. Следовало выждать, для этого он и остался в городе. Весь день не выходил на улицу.
А ведь возвращаться нужно было скорее. Дома ждали дела.
Но ничего не поделаешь. Засел он здесь крепко.
Журнальную подшивку из библиотеки он унес к себе в комнату, прочел все журналы от корки до корки. Потом улегся в постель и забылся тревожным сном.
На следующее утро в шесть он уже был на
Извещения о пропаже.
Взгляд его задержался на витрине вокзального книжного киоска. Только не детектив, подумал он, но в итоге все-таки выбрал роман Сименона и вернулся в отель.
На следующее утро он сразу отправился на вокзал. В выплескивавшемся со станций метро потоке служащих, учащихся и продавщиц он чувствовал себя увереннее.
«Вестдойче альгемайне цайтунг» дала три страницы траурных извещений. Он мельком пробежал фамилии с траурными крестиками и тут же нашел, что искал.
«В результате трагического случая…» — прочитал он, подивился цитате из Библии, бросил на ходу скомканную газету в урну и устремился к южному выходу.
Больше ему делать здесь было нечего.
11
Голос Уллы по телефону звучал тихо и подавленно.
— Заеду через двадцать минут, выберемся куда-нибудь, — решительно сказал Джимми и уже через десять минут стоял перед высоченной коробкой, где она жила.
Улла выглядела плохо. Лицо землистого цвета, под глазами темные круги.
— Садись, надевай шлем. Хватит уже несчастий, — неловко пошутил он.
В эту сентябрьскую субботу день выдался на редкость теплый. Пенсионеры сидели на скамейках, грелись на солнышке.
Через несколько минут «сузуки» прогромыхал по центру Хаттингена — старому городу, безнадежно изуродованному огромным универсальным магазином. Джимми обогнал три грузовика, направлявшихся к шоссе на Вупперталь, затем свернул вправо. «Швейцария в Эльфрингхаузере» написано было на одном из белых указателей, и Джимми не счел это рекламным преувеличением.
Дорога была теперь не более пяти метров в ширину, повороты следовали один за другим, и ехать было приятно. Редкие машины попадались навстречу, да трактор время от времени тянул к бурту тележку с собранной кукурузой.
Джимми притормозил и остановился у небольшого домишки.
«Сливы, за фунт 40 пфеннигов».
Он купил два фунта.
Они уселись прямо на землю и начали швырять косточки далеко через луг. Шлемы валялись на траве, мотоцикл стоял у пастбищной изгороди. Сливы оказались спелыми. Пакет вскоре опустел.
— Мне нужно быть на похоронах? — нарушил молчание Джимми.
— Неужели ты придаешь значение этим вещам?
Он шмыгнул носом.
— В общем-то нет. Но я считал его сильным человеком, твоего деда.
— А тебе дадут освобождение от работы?
— Да нет, придется взять день отпуска.
— Тогда отправляйся лучше на работу. Потом отец устроит мне разнос из-за тебя. А это не нужно.
Она прислонилась к нему и погладила по волосам.
Какое-то время они посидели молча, потом отправились
домой. В долине было уже темно.В часовне на кладбище было холодно. Собравшиеся на похороны мерзли.
Не так уж много явилось людей, пожелавших проводить Эмиля Штроткемпера в последний путь. Пересчитать их можно было по пальцам.
В первом ряду восседал Эрих Шульте с женой и дочерью. У входа он приобрел сборник псалмов, который теперь внимательно изучал.
Жена рассматривала венки. Их собственный был таким, как она и хотела. Сорок белых гладиолусов украшали верхнюю половину венка из еловых веток, создавая яркий контраст с черными лентами, на которых золотыми буквами было вытиснено: «Последний привет от детей». Венок обошелся в восемьдесят марок и выглядел бы вполне прилично, не будь рядом двух еще более весомых доказательств германского искусства составлять траурные композиции.
Один был почти в два раза больше венка от семьи, его составили голубые лилии и желтые розы, покрывавшие всю окружность, так что дешевых еловых веток не было видно. «Спи спокойно» написано было на одной из лент, на другой — «От посетителей пивной Эрны Скомрок».
Третий венок обращал на себя внимание еще больше. Сто красных гвоздик вплетено было в его зелень, ленты бело-голубые. Эрике Шульте не пришлось гадать, расшифровывая надпись. «Объединение лиц, преследовавшихся при нацизме» четко выведено было на одной из них, «Нашему товарищу Эмилю Штроткемперу» — на другой.
Они украдкой огляделись. Через три ряда от них сидела пожилая женщина в черном пальто, тихо беседуя с соседом того же примерно возраста в видавшем виды антрацитовом костюме. Другой спутник женщины казался моложе., на нем было габардиновое пальто с траурной нарукавной повязкой, и руки его находились в непрерывном движении.
Чтобы разглядеть третью группу, пришлось вытянуть шею. У входа сидели трое мужчин в дешевых темных костюмах. Средний зажал между колен свернутый флаг. Соседи его оглядывали зал.
Заиграл орган, и вошел священник. Он был еще молод, с аккуратно подстриженной бородкой и заметно поредевшими волосами. Эрих Шульте, женщина из третьего ряда и священник запели в унисон «Господь твердыня моя и прибежище мое».
— Дорогие родственники и друзья покойного, — начал священник. — Сегодня мы провожаем в последний путь брата нашего Эмиля Штроткемпера, которого в семьдесят пять лет господь призвал к себе. Семья его избрала для сегодняшнего дня прекрасные слова из двадцать второго псалма. Какая убежденность слышится в этих стихах! «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня». Все ли мы, собравшиеся здесь, можем сказать о себе то же самое? И мог ли сказать это наш брат Эмиль Штроткемпер?
Взгляд священника задержался на пресвитере в первом ряду.
Эрих Шульте прикрыл глаза.
— Эмиль Штроткемпер не был особенно верующим человеком, дорогие братья и сестры. И если мы хотим сохранить верность истине, как учил нас господь, следует признать, что Эмиль Штроткемпер не верил ни в бога всевышнего, ни в сына божьего.
После этих слов наступила абсолютная тишина. Улла перестала всхлипывать. Эрна Скомрок уже не шелестела страницами псалмов, а сосед ее на какое-то время перестал даже теребить одежду.