Дети Агамемнона. Часть I. Наследие царей

— Необычные речи, — тихо заметила Гермиона.

— Необычные для кого? — он смотрел ей прямо в глаза.

Девушка смутилась, подбирая подходящий ответ. Видя ее замешательство, Орест добавил:

— От человека из Микен не ожидаешь подобных речей, правда?.. Ведь внук Атрея и сын Агамемнона, по мнению окружающих, должен размахивать мечом, изрыгать пламя и пить кровь младенцев!

Царевна совершенно растерялась. Она не ожидала, что чужак так легко проникнет в ее мысли, да еще и начнет над ними подшучивать. Самое неловкое — микенец был абсолютно прав. Помедлив, Гермиона решила не отнекиваться и лишь молча кивнула.

— С этим сложно поспорить, — хотя Орест говорил миролюбиво, слова его были серьезны. — Мой народ долгое время устанавливал власть с помощью острых клинков и копий. Даже в мирные времена, когда Микенами правила моя мать, полное доверие соседей вернуть не удалось. Нас боятся. Мы — хищники, на чьих клыках застыла кровь мира.

Он встал с камня. Гермиона хотела что-то сказать, но Орест не дал ей вставить и слова:

— Что ж, я хорошо понимаю, что для осторожных и благоразумных людей выгляжу не слишком-то привлекательно… Даже отказ от престола вряд ли прибавит мне друзей. Я микенец, и этим все сказано.

— Я вовсе не хотела тебя обидеть! — Гермиона удивилась энергии, зазвучавшей в собственных словах. — Не вздумай считать меня недалекой грубиянкой! Я все понимаю, ведь и сама дочь воителя. Наши отцы, Идоменей и Агамемнон, бились под Троей плечом к плечу ради сомнительной чести быть воспетыми в песнях. К сожалению, для мужчин слава означает только войну. А кто превознесет в легендах хлебопашца или рыбака, что кормят народ?.. Но я рада твоим словам и хочу, чтобы ты знал это. Когда-то мне хотелось думать обо всех микенцах как о злых и надменных людях, жадных до власти и крови… Должна признать: сегодня ты изменил мои взгляды к лучшему! Прости за прежнюю холодность. Надеюсь, отныне мы будем друзьями.

Орест с удивлением посмотрел на критскую царевну, а затем широко улыбнулся:

— Благодарю, дочь Идоменея. Я с радостью принимаю твою дружбу.

— Тогда я распоряжусь доставить на твой корабль еще что-нибудь вкусное, чтобы окончательно ее закрепить, — засмеялась Гермиона. — Считай это подарком от миролюбивой критянки.

— Буду признателен! Хотя твоя компания будет самым лучшим подарком.

Гермиона заерзала на камне. Ей было приятно и неловко. С Неоптолемом и другими мужчинами она подобного не испытывала.

Тем временем микенский царевич заявил:

— Должен сказать, отчасти ты права. Тяга к битвам заставляет биться сердце моего народа. Мне кажется, она уже многие годы бушует внутри, не находя выхода. Но однажды непременно вырвется наружу… Микенские старики с тоской вспоминают о славных боевых временах, когда жизнь была лучше и проще.

— На Крите тоже есть такие люди, — вздохнула Гермиона.

— Это еще одна причина, по которой я не желаю престола. Ведь от меня будут ждать побед, войн, великих свершений… А настоящий Орест не боец, в нем нет честолюбия и жажды власти. Он разделяет твои взгляды на жизнь, царевна. И надеется, что они единственно правильные в этом мире.

Сказав это, микенец вдруг взял ладонь критянки и мягко сжал кончики ее пальцев. Это был бережный, даже невинный жест; Гермиона позволила себе ответное пожатие.

— Рад, что мы теперь друзья. Я буду дорожить этими отношениями.

Дочь Идоменея молча кивнула.

Они посидели так еще немного, наблюдая за вечерним морем. Каждый думал о своем; тишину нарушал лишь шорох волн. Гермиона чувствовала, что ей хорошо и спокойно. Подобное она испытывала еще девочкой, когда приходила к отцу. Идоменей тогда обнимал ее, гладил по голове и позволял дергать свою курчавую бороду. Маленькой Гермионе было очень уютно, она радовалась этой близости с отцом, но с годами успела уже о ней позабыть. И сейчас она вновь столкнулась с давно сокрытыми в душе чувствами. Они были почти такими же… но все же другими.

Царевне захотелось еще чуть-чуть растянуть этот вечер. Забавно… Совсем недавно единственным ее желанием было поскорее выпроводить назойливого микенца, а теперь… Гермиона оценила насмешку судьбы и чему-то про себя улыбнулась. Прошло несколько мгновений, и она перестала думать о подобных вещах. Теперь ее занимало нечто совсем иное.

За их спинами простиралась оливковая роща, полная старых, узловатых деревьев; под ногами был золотистый песок, а впереди раскинулось могучее море. Волны бежали на берег, шипя белой пеной, и раз за разом отступали обратно, словно проигрывая свой извечный поединок с сушей. Солнце давно склонилось к закату: большая часть красок на земле поблекла, зато небо приобрело цвет свежего меда, и этот оттенок разлился по поверхности воды. В теплом закатном свете волосы Гермионы полыхнули бронзовым отливом и в следующий миг засверкали, подобно пламени. Орест уловил этот блеск, залюбовался гривой вьющихся волос… и его сердце пронзило незнакомое ранее чувство — сладкое и одновременно болезненное.

Спустя много лет, с сединой в волосах, глубокими шрамами на теле и в душе, он вспоминал этот миг с неизменной улыбкой. Образ молодой и прекрасной дочери Идоменея, любующейся закатом, до конца дней вырастал в его памяти.

Глава 13

Гермиона рассталась с Орестом лишь вечером — до дворца они добирались вместе, и девушка даже позволила микенцу править колесницей. Кносс, погруженный в тишину сумерек, уже озарялся масляными лампами, а вдоль высоких стен неспешно бродили ночные стражники. Царевна остановила одного из них, велела отвести лошадь на конюшню и после этого тепло попрощалась с новым другом.

Кносский дворец, подобно всем постройкам такого рода, разделялся на женскую и мужскую части. Гермиона неторопливо поднялась по крутым ступеням. Несмотря на усталость, царевна чувствовала себя превосходно; более того, душу дочери Идоменея грело легкое волнение — весьма приятное, но мешающее сосредоточиться.

Ей хватило одного лишь разговора с микенским гостем, чтобы проникнуться к нему симпатией и доверием. Это было совершенно не в характере критянки. Орест вдруг стал занимать ее мысли больше, чем стоило бы… Но они не раздражали — скорее наоборот.

Вдруг кто-то ее окликнул. Гермиона подняла голову — хорошее настроение разом поблекло. На последней ступени лестницы, ведущей на женскую половину, стоял Неоптолем. Судя по выражению его лица, он уже давно ожидал ее возвращения.

К брату прославленного Ахилла Гермиона относилась с добротой — они были знакомы еще с детства. Пелей, царь мирмидонцев, однажды прибыл на Крит в качестве гостя, прихватив с собой младшего — и уже единственного — сына. В то время посмертная слава Ахилла гремела во всех окрестных землях; ее отголоски долетали до Айгиптоса и царства хеттов. Неоптолем, брат знаменитого героя, тогда был лишь пухлым мальчиком, льющим слезы по любимой игрушке — маленькому, искусно вырезанному из дерева коню. Юная Гермиона случайно нашла в саду потерянную лошадку и отнесла ее владельцу. С тех пор они подружились, стали проводить много времени вместе в кносском дворце, на морском берегу и кипарисовой роще. Так продолжалось до самого отъезда Пелея и его свиты обратно во Фтию.

Царевна радовалась Неоптолему и тогда, когда он, чуть повзрослев, навестил Крит уже без отца. Мирмидонец за каких-то пару лет стал высоким юношей с развитой мускулатурой, а полноватый мальчишка остался в прошлом.

В ту пору они много беседовали, прогуливаясь по той же роще, где когда-то играли малыми детьми. Мирмидонского царевича угнетало, что его жизнь так и проходила в тени славы погибшего брата-героя.

Все помнили Неоптолема и царя Пелея лишь как родственников Ахилла. Один приходился ему братом, второй отцом, но оба не могли сравниться с человеком, который создал вокруг себя сияющий ореол легенды.